Нулевые

– У-у, – поняла наконец Татьяна Сергеевна. – Да, правильно. Правильно вам говорят… – И почувствовала неловкость, даже стыд, будто уже отчитала воспитательницу ни за что.

И чтобы подавить это чувство, она повелительно, слегка грубовато произнесла:

– Жуй хорошенько, не отвлекайся!

Заскреб ключ в замке. Павлик тут же соскочил со стула, побежал в прихожую. А оттуда уже бодрый голос деда:

– Здорово, Пал Палыч! Как дела?

– Нома-ально!..

Еще не уловив запаха, Татьяна Сергеевна поняла, что муж навеселе. Его всегда выдавали глаза – они становились как-то ярче, выразительней, в них появлялись одновременно и радость, и виноватость. И голос тоже немного менялся – слова произносились слегка натужно и нараспев, как у страшно уставшего, но и счастливого человека.

Вообще-то выпивал он редко, очень редко, если сравнивать с большинством других, даже вполне интеллигентных мужчин. Приятельницы когда-то давным-давно, случалось, намеками предупреждали Татьяну Сергеевну, что именно в таких скрываются запойные алкоголики, психопаты, способные наделать ужасных вещей. Она обижалась на эти намеки, хотя втайне, конечно, и беспокоилась… Но вот прожили почти тридцать лет – ни одного скандала бурного. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить…

И все же она ощутила недовольство, нет, точнее ревность, что муж выпил. Сразу возникли вопросы: с кем? по какому поводу? Ведь и она могла бы…

– Со Стахеевым пришлось по чуть-чуть, – сказал, будто ответил ей муж.

– А что у него? Очередной юбилей? – усмехнулась Татьяна Сергеевна и тут же пригасила раздражение: – Обед готов, дорогой. Только холодный…

– Можно и холодный. Голоден, как папа Карло!

Пока он переодевался, умывался, дали электричество. «Ишь ты, – изумилась Татьяна Сергеевна, – на полчаса раньше!» И это слегка повысило настроение; она с увлечением стала накрывать на стол…

Павлик смотрел в комнате телевизор, муж торопливо хлебал борщ, она сама, сидя напротив за квадратным столом, пила чай.

– Как лекции? – задала традиционный вечерний вопрос.

И Юрий Андреевич ответил, как и всегда:

– Да ничего, без эксцессов. – А затем, подумав, добавил, наверное, для разнообразия: – Экзамены скоро.

– Подлить еще?

– Не откажусь.

– Там и кость есть. Погложешь?

– Можно.

Муж снова принялся за еду, а Татьяна Сергеевна без мысленной подготовки, неожиданно для самой себя спросила:

– Как думаешь, картошку когда будем сажать? Люди уже начали… Середина мая.

Вилка, которой Юрий Андреевич ковырял кость, замерла, потом опустилась на стол. Он посмотрел на жену; в глазах растерянность, будто его ударили, но не сильно, и он не знает – в шутку или всерьез…

О даче они не говорили с того момента, как увидели остатки домика. Молча сняли тогда утеплители из мешковины и соломы с уцелевших после пожара плодовых деревьев, сгребли листья с виктории, забрали из обуглившейся времянки несколько более-менее нужных в дальнейшей жизни вещей, заперли ворота и пошли к автобусной остановке… Их москвичок уже стоял к тому времени в гараже с заклиненным мотором, лысыми, до проволоки изъезженными колесами.

Да, тогда, в начале апреля, Татьяна Сергеевна была уверена: дача отныне в прошлом, больше не достанет сил приезжать туда, видеть черную язву посреди участка. Но только – как без нее?

– Надо сейчас решать, – уже уверенней продолжала Татьяна Сергеевна, – через две недели лето уже. Хоть что-нибудь успеть посадить.

– Да я понимаю, – с усилием выдавил муж. – Но не могу я, понимаешь… Как труп там лежит…

Он сказал то же самое, что думала и она, теми же почти словами, и от этого она загорячилась:

– А как мы будем без дачи? Ира вон таскает с работы маленько, но ведь… А у нас семья. Покупать?.. Так вообще никаких денег не хватит. Павлику витамины нужны. Что ж, без домика… у других и не было…

Муж еле заметно кивал, на лице уныние и тоска, и еще такое выражение… Оно бывает у щенков, когда их наказывают, а они силятся, но не могут понять за что.

– Извини, что настроение порчу тебе после работы, – тихо, но неумиротворенно говорила Татьяна Сергеевна. – Просто без этой картошки несчастной тоже нельзя. Деньги рекой утекают… На одного Павлика сколько… Сегодня пошли гулять – и восемьдесят рублей как не было. То ему шоколадку, то мороженое, а нет – скандал. Знаешь ведь его характер… В парке еще аттракцион поставили – замок-батут. Пятнадцать рублей сеанс… Три раза пришлось платить, еле увела… За лифт вон прибавили… На той неделе за вывоз мусора тоже… А картошку, я тут глянула, продают – двенадцать рублей килограмм… За квартиру в месяц выходит по триста рублей почти. С человека. А у нас пятеро тут прописано…

Татьяна Сергеевна говорила тяжело, рывками, насильно; ей совсем не хотелось говорить все это, но и остановиться она не могла. И вдобавок внутри нее кто-то одобрительно и настойчиво бормотал: «Так, так, правильно. Пускай слушает, знает. А то всё в облаках. Ученый… Правильно, правильно».

Давным-давно, когда они только вселились сюда, когда до рождения дочери оставалось несколько месяцев, а вещей было с гулькин нос, квартира казалась огромной, просторной и даже таинственной, будто не изученный пока что дворец… Вспоминая теперь те свои ощущения, Юрий Андреевич лишь грустно-иронически улыбается.

Большую комнату они сразу, не сговариваясь, стали называть «зал». Поставили в нем новенький диван-книжку, черно-белый телевизор «Рубин», сервант с шестью хрустальными бокальчиками, подаренными на свадьбу, а в центре – раздвижной обеденный стол.

Вторая, девятиметровая комната получила звание кабинета – в ней должен был заниматься Юрий Андреевич, готовиться к лекциям, писать кандидатскую. Там установили стеллаж во всю стену, письменный стол с шикарной (тоже чей-то свадебный подарок) настольной лампой под зеленым стеклом.

Впрочем, такой порядок скоро нарушился. Родилась дочь; ее кроватка и телевизор в одной комнате, конечно же, были несовместимы, и кабинет Юрия Андреевича сделался спальней Ириши. Письменный стол перетащили в угол зала, загородили его шкафом, чтоб создалось хотя бы подобие отдельного помещеньица, а точнее – закутка.

С тех пор Юрий Андреевич сидит по вечерам в закутке, лишь иногда с разрешения дочери укрываясь в ее комнате на час-другой, чтоб в одиночестве поработать над сложным вопросом, сосредоточиться…

Сегодня, по заведенной традиции, он сам приготовил себе кофе и с кружкой в руке направился в закуток… Кофе он пьет в последнее время «Пеле», а кружка с надписью «Нескафе». Это дочери с зятем после регистрации в загсе вручили – подошла девушка и с улыбкой, поздравлениями протянула коробку, а в ней две красные кружки с белой изнанкой и стограммовая банка кофе… После того как зятек сбежал, кружка как-то сама собой перешла к Юрию Андреевичу… И ничего, удобная…

Павлик с серьезным, даже суровым видом глядит в телевизор. На экране молодой репортер энергично, уверенно рассказывает: «Выстрел киллера, по всей вероятности, прозвучал с крыши вот этого пятиэтажного дома…»

– Интересно? – невесело улыбнувшись, поинтересовался Юрий Андреевич.

Внук утвердительно дернул головой, от экрана не оторвался. Юрий Андреевич поставил кружку на край стола. Уселся.

Первым делом, тоже традиционно, вынул из портфеля все содержимое – ручки, бумаги, книгу, блокнот, очки в футляре. Сложил бумаги в ящик стола, очки подвинул к давно заброшенному перекидному календарю, хрестоматию Гудзия, приподнявшись, вставил на свое место на полочке. Взамен взял ее соседку, тоненький синий томик «Пустозерская проза».

Глотнул кофе, раскрыл.

Состояние хмеля после еды и разговора с женой прошло совершенно, вместо него появились вялость, ленивость. Тянуло перебраться на диван к внуку и уставиться в телевизор.

«Нет, хорош, и так сколько вечеров впустую, – укорил он себя. – Делом надо заняться, в конце концов. Тем более – выходные теперь, скорее всего, на дачу уйдут…»