НЕРВ

17

Мы встали рано и приехали в коттедж, когда не было еще девяти. До приезда Кемп-Лоура предстояло много работы.

Я спрятал машину в кустах позади дома, мы внесли ковер и другие вещи в холл. Баттонхук прекрасно себя чувствовала и, когда мы открыли дверь, встретила нас восторженным ржанием. Пока я набросал ей свежей соломы и принес сена и воды, Джоанна решила вымыть окна с фасада.

Свежепокрашенные рамы, занавески, ковер и картина, видные сквозь полуоткрытую дверь, создавали впечатление ухоженного, обжитого дома. Закончив работу, мы вместе стояли в воротах и любовались своим мастерством.

Я обнял ее за талию. Она не отодвинулась.

– Ты ведь будешь осторожен, правда?

– Конечно, – заверил я и посмотрел на часы. Двадцать минут одиннадцатого. – Нам лучше войти в дом, вдруг он приедет немного раньше.

Мы закрыли дверь и сели на сено в комнате с окном на ворота. Минута или две прошли в молчании. Джоанна вздрогнула.

– Тебе холодно? – озабоченно спросил я. Ночью опять был мороз. – Надо было бы затопить плиту.

– Это от нервов, не от холода, – проговорила она и снова вздрогнула.

Я обнял ее за плечи, она уютно прижалась ко мне, и поцеловал ее в щеку. Темные глаза мрачно и тревожно глядели в мои.

– Это не кровосмешение, – пояснил я.

Глаза у нее расширились, как от удара, но она не отодвинулась.

– Правда, наши отцы братья, но между нашими матерями нет никакой родственной связи.

Она ничего не ответила. У меня вдруг возникло чувство, что, если я упущу этот момент, я потеряю ее навсегда, и свинцовый холод отчаяния сдавил мне желудок.

– Никто не запрещает браки между кузенами, – мед ленно начал я. – Закон разрешает, и церковь разрешает. Если в этом было бы что-то аморальное, разве бы они разрешали? И в таких случаях, как наш, медики тоже не видят никаких препятствий. Если бы были убедительны! генетические основания, разумеется, мы бы не поженились. Но ведь их нет. И ты знаешь, что их нет. – Я замолчал, она мрачно смотрела на меня и ничего не говорила. – Я не понимаю, – потеряв надежду, продолжал я, – откуда у тебя это чувство?

– Инстинкт, – ответила она. – Я сама не понимаю. Но я всегда думала, что для кузенов брак невозможен…

Наступило молчание.

– Наверное, сегодня мне лучше ночевать в моей берлоге, в деревне, и завтра утром начать тренировки. Я пренебрегаю работой уже целую неделю.

Она высвободилась из моих рук.

– Нет, – резко сказала она. – Возвращайся на квартиру.

– Я не могу. Я больше не могу.

Она встала и подошла к окну. Прошло несколько минут. Она повернулась, оперлась спиной на подоконник, загородив свет, и я не мог видеть выражение ее лица.

– Это ультиматум? – спросила она дрожащим голосом. – Или я выйду замуж за тебя, или ты опять исчезнешь? И больше у нас не будет таких дней, как на этой неделе…

– Это вовсе не ультиматум, – запротестовал я. – Но мы не можем остаться навсегда так, как сейчас. По крайней мере, я не могу. Не могу, если у тебя нет сомнений, что ты когда-нибудь переменишь свои взгляды.

– До конца прошлой недели не было никаких проблем, вернее, они меня не трогали. Ты был чем-то запретным для меня., вроде устриц, от которых у меня несварение… что-то приятное, но запрещенное. И теперь, – она попробовала засмеяться, – и теперь будто я жить не могу без устриц. И я как раз посередине…

– Иди сюда, – требовательно сказал я.

Она подошла и снова села рядом на сено. Я взял ее руку.

– Если бы мы не были кузенами, ты бы вышла за меня замуж? – Я затаил дыхание.

– Да, – просто ответила она. – Без колебаний.

Я обнял ее голову и повернул лицо к себе. В глазах на этот раз не было паники. Я поцеловал ее. Нежно, с любовью.

Губы у нее дрожали, но в теле не было ни сопротивления, ни слепого, инстинктивного страха, как неделю назад. Я подумал: если за семь дней такие изменения, то что же сделают семь недель?

Во всяком случае, я не потерял ее. Холодок в желудке растаял. Мы сидели на тюке сена, я держал руку Джоанны и улыбался.

– Все будет хорошо, – заверил я ее. – Пройдет немного времени, и тебе не будет мешать, что мы кузены.

Она удивленно поглядела на меня и потом неожиданно засмеялась.

– Я верю тебе, – сказала она, – потому что я в жизни не встречала такого упорного человека. Ты во всем такой. Ты не останавливаешься перед неприятностями, лишь бы добиться чего хочешь… вроде участия в скачках в прошлую субботу или ловушки в этом коттедже… и когда ты жил эту неделю у меня, инстинкт против родственных браков стал во мне замирать, я привыкаю к мысли, что не права… как Клаудиус Меллит проводит психоанализ и очищает мозги от ненужных идей, или что-то в таком роде, так и ты действуешь на меня… Я постараюсь, – закончила она уже серьезно, – не заставлять тебя ждать слишком долго.

– В таком случае, – начал я, подхватывая ее шутливый тон, – я буду приходить ночевать на твою софу как можно чаще, чтобы быть под рукой, когда случится прорыв обороны.

Она весело засмеялась:

– И начнешь с нынешней ночи?

– Хорошо бы, – согласился я. – Берлога никогда мне не нравилась.

–Уф! – с ироническим облегчением вздохнула она. – Но все равно я должен вернуться сюда в воскресенье вечером. Раз Джеймс снова берет меня на работу, должен же я проявить интерес к его лошадям.

Мы сидели на тюке с сеном и спокойно разговаривали, будто ничего не случилось, и ничего не случилось, подумал я, кроме чуда, от которого зависит вся моя жизнь, чуда, что рука Джоанны нежно прижалась к моей, и у нее нет желания отодвинуться.

Минуты проходили, и время близилось к одиннадцати.

– А если он не приедет? – спросила Джоанна.

– Он приедет.

– Я почти хочу, чтоб он не приехал, – выдала она себя. – Хватит и тех писем.

– Не забудь бросить их в почтовый ящик, когда вернешься.

– Конечно. Но почему ты не хочешь, чтоб я осталась? Я покачал головой. Мы сидели и смотрели на ворота.

Минутная стрелка на моих часах подошла к двенадцати и пересекла цифру.

– Он опаздывает, – заметила она.

Пять минут двенадцатого. Десять минут двенадцатого.

Двадцать минут двенадцатого.