Химеры

Дьявол, откуда у прибрежных пиратов появилось оружие, которое только-только разработали Мораны для ведущих дарских боевых частей. Они еще не у всех лордов были на вооружении. Или украли, или купили… Или Эль Янтар им свои изобрел. Плохо тогда дело. Что еще неожиданного найдется у полудиких лестанцев? Корабли, оснащеные противолодочными бомбами? Ракетные установки? Композитная броня? Скаты?

— Давай, детка, — пробормотал он. Рука отказывала, пальцы соскальзывали со штурвала — похоже, в плечо ударило куском обшивки и задело, а то и вовсе перебило кость.

Он мстительно развернулся и скосил огнем из сдвоенных турелей прибрежные кусты. Стрелка не видно, скорее всего, он укрылся в одной из естественных пещер… жаль, уже нечем сверху приложить, ракеты кончились.

Кав еще раз стеганул свинцовой плетью по скалам и повел кашляющий и норовящий потерять высоту вертолет к "Королю Тао". Крыл лестанского стрелка на чем свет стоит, орал на Сева, призывая его немедленно все починить, уговаривал подбитую машину потерпеть и не падать в море. По лицу катились крупные капли пота, Кав облизал губы — соленые. В кабине отчетливо пахло горелой изоляцией.

— Ну девочка… потерпи еще капельку, — бормотал он вслух, не отрывая сощуренных, залитых едкой влагой глаз от рябящей поверхности моря. — Давай с тобой дотянем до кораблика, ты же у меня умница… Самую малость.

Онемение прошло, и от боли перед глазами плавали красные круги. Всхрипывающий рев двигателя толчками отдавался в раненом плече. В наушниках что-то кричал Лагарте.

— Давай, девочка!

Машина надсадно выла, но тянула, и они пролетели еще, и еще. Палуба вертолетоносца, расчереченная белыми кругами и полосами, казалась крошечной.

— Я падаю, падаю, уберите с кормы машины! "Король Тао", я падаю, уберите машины!

Вурмы, один за одним, поднимались в воздух, освобождая место. Кав, не обращая уже внимания на горящую огнем руку, криво, боком, опустился на палубу, умудрившись попасть в разметку. Он благословил небеса, что в свое время не сел за пульт управления штурмовиком или истребителем. Сейчас валялся бы в море вместе с обломками и всей командой… У вурмов был чудовищный запас прочности.

Поняв, что коснулся палубы шасси, он отключил двигатель и тяжело навалился на приборную доску. Мутило, во рту пересохло. В наушниках забористо матерился Лагарте, наплевав на статус и субординацию. Капитан "левиафана", сэн Райвен Моран, облегченно обозвал его "долбанутым сукиным сыном". Кав тупо уставился на портрет рейны и думал, что только его могли подбить на обратном пути с прекрасно выполненного задания. Судьба.

Рейна смотрела загадочно, улыбалась и выглядела довольной.

Музей-заповедник «Амальфран» включал в себя краеведческий музей, этнографический музей, историко-архитектурный комплекс и действующее капище богини Нальфран. Вид, открывающийся с самой высокой точки колоссального мыса, был грандиозен. С востока широченной лентой раскинулась дельта Реге, темная, осыпанная пеплом серебристой ряби, исчерканная гребенкой причалов у подножия ступенчатых скал. На скалах, поднимаясь вверх и вверх, оборачивая бурый гранит собою, словно фестончатой бумагой, рос старый город. Шпили зданий на набережной плыли вровень с улицами среднего города, а шпили среднего отмечали половину высоты Мыса Нальфран. Пространство севера от горизонта до горизонта занимало море — аспидно-серое, беспокойное, в рваных полосах пены. Длинные руки молов и пунктир волноломов защищали вогнутую линию берега, внутренний рейд с кораблями, пирсы, пристани и дебаркадеры.

Небо хмурилось, в воздухе висела морось. Холодный ветер ерошил волосы. Похоже, бабьего лета в Химере не бывает. Рамиро поправил ремень винтовки, поднял воротник и поежился.

— Холодно? — спросил он у Ньета, обнявшего себя за плечи.

Тот мотнул головой. Ньет сильно вырос за то время, пока Рамиро его не видел. Уже не школьник, а молодой парень почти с Рамиро ростом, широкоплечий, длинноногий, посмуглевший, даже волосы у него отросли почти до лопаток, распались на пряди-ленты, целый ворох тяжелых охряно-пепельных лент. Лицо стало острее и тверже, потеряло детскую мягкость, очертились скулы, пропали веснушки. Взгляд изменился — строгий у Ньета сделался взгляд, пристальный.

За Ньетом поспешала беленькая, как лен, девчонка. На маленьком личике — прозрачные глазищи в бесцветных ресницах и бледная пасточка до ушей, с множеством мелких зубок. Рыбка-фоларица, никак не поймешь, страшненькая она или хорошенькая. Чем-то она напоминала Десире — то ли мастью, то ли хрупкой фигуркой. Но сходство было мимолетное, неуловимое, чем больше Рамиро приглядывался, тем меньше общих черт находил. Девочка тоже поглядывала на него, рассеянно улыбаясь, даже потрогала за рукав. «Белка чует, что я рад тебе» — объяснил Ньет. Рамиро пожалел, что в карманах, кроме табачных крошек и огрызка карандаша, не обнаружилось ничего интересного.

Капище располагалось в двух шагах от обрыва и представляло собой дюжину менгиров около пяти ярдов высотой, окруживших большой плоский камень — жертвенник. Над жертвенником, на большом бетонном кубе, стояла современная статуя, отлитая из бронзы. Богиня Нальфран, крылатая ламия, вместо перьев — отточенные лезвия, вместо ног — змеиные хвосты, она словно зависла в воздухе, распростерши крылья, опираясь о постамент самым кончиком бронзового хвоста. Красивая статуя, выразительная, хорошо сбалансированная.

Пока Рамиро ее рассматривал, Ньет подошел и встал перед пустым камнем, а Белка, как привязанная, встала у него за плечом. Рамиро попятился и покинул круг высоких камней, чтобы не мешать — Ньет пытался дозваться до фоларийской Старшей.

Ниже по склону, за унылой желтой рощицей виднелись крыши музея. Оттуда, по дорожке, выложенной сланцевыми плитками, поднимался человек с метлой и ведром в руках. Распахнутый дождевик мотался у него за плечами. Найл, в возрасте, высокий, костлявый, совершенно седой — Рамиро впервые видел абсолютно белые волосы у северянина.

— Погодите, уважаемый, — Рамиро заступил ему дорогу, дотронулся до плеча. — На капище молятся, не мешайте им.

Рамиро знал на найлерте всего несколько слов, поэтому добавил «Стоп» и «Пожалуйста». Найл, жевавший спичку, весело посмотрел, подняв белую лохматую бровь.

— Да неужели, — сказал он на хорошем альдском. — Кто-то из твоих соотечественников, дарец, решил помолиться Нальфран? Врешь, поди. Дай-ка взглянуть.

— Только не помешайте.

— Я тут самый главный, если хочешь знать, — найл сплюнул спичку и осклабился, показав прокуренные крепкие зубы. — Экскурсии вожу, когда девочки приболеют, могу — на альдском, могу — на андалате. Прекрасные господа, перед вами — мегалитическое сооружение, кромлех, возраст которого составляет не менее пяти тысяч лет… — найл отстранил Рамиро ручкой метлы, шагнул между камней. — М-м… — пробормотал он совсем другим тоном. — Вот это да… уж и не упомню, когда такое видел.

Видел он всего лишь нахохленного Ньета и Белку, которая, оглянувшись, подергала Ньета за рукав. Фолари нехотя обернулся, посмотрел через плечо.

— Слушай, парень, — сказал найл, подходя. — Что ж ты без пожертвования? Кто ж так к богам обращается? Ты б посоветовался сначала.

— Пожертвование? — Ньет нахмурился. — Нужна жертва?

— А как же. Марайе приносят человеческую еду, глиняную посуду, шерстяную пряжу и зерно для ее воронов. Мерлу — сосновые или можжевеловые ветви, яблоки и орехи. А душечке нашей Нальфран — добрый металл, любой предмет из железа. Гвоздь, нож или топор. Ну и всем троим серебро очень кстати будет. Тогда уж и обращаются, после подарка. А так — невежливо получается, сам подумай.

— О! — просиял Ньет. — Вот почему она не отвечает! Спасибо, господин…

— Аранон меня зовут.

— Спасибо, господин Аранон! Рамиро, у нас найдется что-нибудь железное или серебряное?