Страница 59 из 62
— Так и я о тебе говорю, сравниваю просто.
— Я не хочу, чтобы ты нас сравнивала! Я о Асе тебе рассказываю.
— А я может про твою Асю не хочу слушать, — нараспев протянула она. Вредничала. Я не выдержал и едко заметил:
— А могла бы. Ты даже не представляешь, как мы перед ней виноваты.
— Ой, ли! Тоже мне цаца, подумаешь. Ну, съездила я к ней и что, рассыпалась она что ли? Материнское сердце не обманешь…
— Господи, слова-то какие пафосные! — фыркнул я и повернулся к ней: — И что оно тебе подсказывает, твое материнское сердце?
— То и подсказывает! Девчонка эта – тихий омут. Беспризорницей у непутевой матери росла, а потом у тётки в приживалах, ни воспитания, ни ценностей.
— Ценности, говоришь? Это про какие ценности ты толкуешь: семейные, нравственные, какие? Нравственные, должно быть, о-о… нашей семье их не занимать…
— А тихоня твоя святоша, выходит! Если бы она любила тебя, разве уехала бы, бросив? — подняла она на меня глаза и заявила: — Папа ей заплатил тогда, чтобы она уехала. Она выбрала деньги, сынок. Не тебя, понимаешь, деньги.
— Заплатил?! Заплатил?!! — взорвался я. — Это он тебе такое сказал? Ну, конечно, и ты безоговорочно поверила.
— Не пойму, чего ты так кипятишься? Да, неприятно слышать, что тебя предали, но это так, Гордей, ты должен принять эту правду!
— Да он нанял отморозков, чтобы они поиздевались над ней, «попортили»! Как тебе такая правда? — крикнул я и долбанул кулаками по лысой башке. Поздно, слишком поздно. Зря я так, несдержанно, бесповоротно. Опустился рядом, потянув пригоршню травы, дернул клок и покаянно вздохнул: — Извини. Надеюсь, значение последнего слова объяснять не нужно.
Она молчала долгую минуту, и молчание это тяготило, а потом завертела головой:
— Неправда, это неправда…
— Правда, мама, горькая, но самая что ни на есть, правда.
На следующий день, с работы, мать ждала меня буквально у порога. Без обычной боевой раскраски на лице и, по-моему, даже не причесана. Вчера мы долго лежали на берегу: молчали, говорили и снова молчали, уж не заболела ли?
— Ты съездил к этой девочке? — с беспокойством спросила она, как будто от этого зависела чья та жизнь. А может и зависела, моя, например.
— Ася, мама. Её зовут Ася. Нет, не съездил.
— Но почему? — искренне удивилась она.
— И что я ей скажу? — прохожу в холл, огибая мать. — Приношу извинения?
— А почему бы и нет? Говори, что угодно, но не молчи! — бежит она за мной. — Ты не имеешь права молчать, Гордей. И находиться в стороне не имеешь права!
Вхожу в комнату, падаю в кресло, тяжело вздохнув. Нервозность, недосып аукаются в полной мере. Мама просачивается следом, садится на кровать. За ней, приоткрыв дверь, заглядывает Соня, справиться о ужине, но мать отшивает её и вопросительно на меня смотрит.
— Подозреваю, она меня даже знать не хочет, не то что видеть.
— Тебе не подозревать, тебе это выяснить нужно.
С шумом вздыхаю вновь, откидываю голову на спинку кресла и прикрываю глаза, надеясь мать все поймет и оставит меня одного.