Страница 34 из 62
Я сидел в самом темном углу комнаты, куда свет от фонарей под окном не доходил, поэтому видеть меня Ася не могла и всё равно не смотрела в мою сторону. Неловкость или опасения сбиться мешали ей. Она говорила и говорила, слова сами лились из неё…
Ужасные, страшные слова, а ещё страшнее случившееся. Случившееся… Значит произошедшее, минувшее. И ты беспомощен перед ним, жалок и ничтожен, абсолютно не можешь предотвратить или повлиять. А оно наваливается бетонной плитой, лавиной, душит, заставляя биться желваки, сжиматься кулаки до боли. Пульсирующие виски горят, отдают жаром, только всё бесполезно – ты опоздал. На каких-то чертовых восемь лет!
Она не пыталась давить на жалость, не сгущала событий, просто пересказывала факты. Но этого и не нужно, сгущать, мне даже в страшном сне такое не являлось. Самое ужасное, что я мог предполагать тогда – Ася утонула. То, что произошло на самом деле, почему-то звучало страшнее смерти. Хотя, казалось бы, вот же она – жива, чего печалиться, всё страшное позади…
Ни фига! Не позади. Пережитый кошмар всегда с ней, носит в себе уже долбанных восемь лет, не найдя сил расстаться, забыть. И Милане Игоревне нужно сказать спасибо, что приперлась сегодня сюда. Хера лысого бы я узнал, если не она. Ведь за той интонацией, с которой рассказывала Ася, явно прослеживалось: «Ты хотел правды? Вот она, эта правда – выбор за тобой!»
А мне хотелось встать, подойти, прижать к себе – Ася, моя маленькая, Ася… что за ужас ты пережила, девочка моя – я осторожно, чтобы не скрипнул диван, поднялся для этих целей.
– Если ты на выход, иди, – резко пресекла Ася, сбившись на полуслове, и предупредила: – Если ко мне, то не стоит. Не нужно, пожалуйста, дай мне закончить.
Боялась расплакаться или не хотела спекулировать чувствами, подпуская меня к себе? Похоже, оба варианта.
«Господи, Ася, может хватит думать о других! Когда ты уже будешь думать о себе, черт побери?!» – хотелось в какой-то момент крикнуть мне, заорать. И сбежала лишь поэтому. Ведь и вправду считала, что так будет лучше, лучше в первую очередь для меня, для Фаины, в конце концов. Но разве можно кричать на неё? Никогда. А сейчас особенно.
– По пути меня ссадили с поезда, я попала в больницу. Местная медсестра, Галя, очень мне помогла… вот, пожалуй, и всё, – подвела Ася. Отвлеклась от бахромы на скатерти, которую теребила всё это время, и сказала: – Я устала. Ты мог бы забрать вещи и съехать? Я верну тебе потраченные деньги, только уезжай.
– Черта с два, Ася, я не оставлю тебя одну! – поднялся я, планируя сгрести её в охапку. Она подскочила, шарахнулась, как если бы я был одним из тех насильников, и крикнула:
– Я хочу побыть одна! Мне это необходимо. Очень.
Мне ничего не оставалось как вернуться на диван.
– Ты никого из них не узнала?
– Нет. Думаю, все трое приезжие. А теперь уходи, Гордей, пожалуйста, хватит с меня. Я честно устала.
Я прошел к двери, глаза уже спокойно различали предметы, но в дверях не сдержался, повернулся и спросил:
– Почему ты не пошла в полицию, почему сбежала? Таких людей нужно наказывать, Ася.
– И наказать себя?! Разве болезнь моей матери, недостаточный повод тыкать в меня пальцем? Они всё равно никого бы не нашли!
Мне хотелось крушить, пинать, сминать всё на своем пути, а ещё лучше начистить кому-нибудь морду. Будь я у себя, так бы и сделал – разнес половину дома, но тут останавливало. Асина территория. Покидал хаотично вещи, подхватил чемодан, ключ оставил на тумбочке.
«Блядь, дебил, ну, какой же дебил!» – подумал я, минуя её дверь. Вбежал по ступеням – не заперто. Чемодан бросил у порога. Ася так и сидела, опершись плечом в стол, словно он служил поддержкой и опорой её хрупкого тела. Подхватил её на руки и унес в спальню. Уложил на кровать, сам прилег рядом, обнял, вдохнув запах её волос, и шепнул:
– Постарайся уснуть. – Она уткнулась мне в грудь и заплакала.
Я долго гладил её по плечу, прижимал к себе и боялся пошевелиться. А когда она заснула, тихо поднялся, укрыл её и выскользнул за дверь. Курил на ступенях одну за другой, прижавшись спиной к двери и раз за разом прокручивал выпускную ночь.
Я всегда немного тушевался перед отцом, он давил своей несгибаемостью, характером. Тушевался и ссал себе признаться в этом. Бунтовал иногда, конечно, особенно лет в четырнадцать, пятнадцать, пока не дошло – утопия, делаю только хуже. Последующие наказания не стоили этого бунтарства, этих детских выходок. Отец – кремень и его слова никогда не расходятся с делом. Постепенно научился хитрить, обходить острые углы. Уживались. Я вообще не ожидал, что он на выпускной заявится, не любитель он разных сборищ, даже на родительском собрании за одиннадцать лет не был ни разу. Для них были накрыты отдельные столы, некоторые из предков свалили раньше, кто-то сидел до победного. И мои сидели. Я момент уличил – все заняты, разговоры, танцы – шепнул Саргану «сваливаю» и за дверь.
– Далеко ли собрался? – услышал.
Отец. До угла не дошел пару метров. Успей, хотя бы начни поворачивать и тогда можно сделать вид – не расслышал.
– Скоро приду, – поворачиваюсь.
– Подойди, – подозвал он, прикуривая сигарету. Вернулся. Встал рядом. Он выпустил дым, не вынимая изо рта сигареты, и глаз один прищурил: – В зал возвращайся.
– Я скоро вернусь. Мне надо, по делу, – настаиваю.
– Какие у тебя дела среди ночи, – усмехается он. Тушит сигарету, сминая, прямо в перила, на которые только что опирался. Мне ужасно стыдно за этот его жест, и я слышу требовательное: – В зал вернулся. Я не для того деньги платил, чтобы ты тут по кустам отирался.
И понимаю – не убедить. И спорить с ним бесполезно, проще притупить бдительность и смыться чуть позже. Если бы я тогда знал…
Просит ли она когда-нибудь то опоздание? «А сам-то, простишь?» – ухмыльнулся, почувствовав вкус горечи на губах.
Сон не шел. Башку сдавливало словно она зажата в тисках, горячее тело Аськи рядом обжигало. Мне хотелось обнимать её, прижимать к себе, но я боялся нарушить эту её безмятежность, этот кратковременный покой. Она так умиротворенно посапывала, будто впервые за долгое время могла себе позволить беспечно дрыхнуть.