Бурный финиш

Доброе старое министерство! Его инструкция попала прямо в точку. По их меркам мне нужно было оставаться на земле. Я был с ними целиком и полностью согласен.

«Радио», – вдруг подумал я без всякой связи с предыдущим. Оно не работает! Я открыл глаза, оттолкнулся от стены и стал разбираться, в чем дело. Я быстро понял, что с ним. Ярдман вынул все предохранители. Результат был примерно такой же, как если бы в системе электроснабжения удалили пробки. Но в каждом самолете должны иметься запасные. Я залез в ящик с запчастями. Пусто. Все в карманах Ярдмана.

Налив себе еще воды, я сел в кресло Патрика и надел наушники, чтобы не так шумело. Я откинулся на удобную кожаную спинку, руки положил на подлокотники. Через некоторое время кодеин и противоожоговая повязка начали оказывать свое благотворное воздействие.

Небо все еще было черное, усеянное звездами. Маячок по-прежнему крутился, озаряя розовым светом широкие крылья. Но теперь к розовому добавилось сероватое. Не рассвет – просто всходит луна. Очень кстати. Хотя луна была далеко не полная, с ее помощью можно было сориентироваться в следующий раз, когда я буду пролетать над побережьем. Но когда я там окажусь? Я лечу через Францию с юго-востока на северо-запад. Это миль пятьсот. Марсель я пролетал в час сорок. Сейчас три десять. Итак, Ла-Манш, расчетное время прибытия – около пяти часов.

То, что Патрик оказался жив, заставило меня иначе оценить свой поступок. Я правильно сделал, что улетел на «ДС-4». Иначе Ярдман просто пустил бы ему в голову еще одну пулю или его вообще похоронили бы живым. Теперь меня хоть перестало беспокоить сомнение – надо было лететь на «Сессне» или нет.

Я зевнул. Плохо. Еще не хватает заснуть. Зря я принимал таблетки. Боль хороша тем, что отгоняет сон. Я провел рукой по лицу – оно было как чужое.

Я убил Билли. Хотя я мог просто ранить его в ногу и предоставить Ярдману возможность разбираться с ним. Но нет, я решил сам с ним расправиться. Холодная, расчетливая месть. Да, это самое настоящее предумышленное убийство. До чего трудно провести грань между предумышленным убийством и самозащитой. Ну да ладно, все равно об этом никто не узнает, да и совесть меня не грызла. Я еще раз зевнул. Может, съесть банан? Уменьшившаяся связка лежала на подоконнике. Я представил их сладко-мучнистый вкус и оставил бананы в покое. Я не очень проголодался. Последняя моя еда – лазанья с Габриэллой. Габриэлла...

Вскоре я встал и пошел взглянуть на Патрика. Он лежал неподвижно, но глаза его снова были открыты. Я опустился на колени рядом и спросил:

– Ты меня слышишь, Патрик?

Никакого ответа.

Я медленно поднялся и посмотрел на Раус-Уилера. Тот сидел, слегка съежившись, словно из него выпустили воздух. Он явно понимал, что будущее не сулит ему особых радостей. Я молча повернулся и пошел в кабину.

Четыре часа. До чего же велика Франция. Я в сотый раз проверил, как дела с горючим. Стрелки циферблата вспомогательных баков приближались к нулю. Четыре двигателя потребляли сто пятьдесят галлонов в час, и даже при сниженной скорости они жадно всасывали питание. Когда вспомогательные баки опустеют, надо ручным способом включать подачу горючего из основных. Я не мог позволить себе роскошь использовать все топливо до капли из вспомогательных баков – ведь двигатели автоматически выключаются, когда перестает поступать питание. Моя рука повисла над переключателем, помедлила, и наконец нервы не выдержали – я задействовал основные баки.

Время шло, подо мной тянулась спящая Франция. Когда я долечу до побережья, возникнет все та же проблема: я не буду точно знать, где я, а небо безжалостно к заблудившимся. Нельзя остановиться и спросить, как попасть туда-то и туда-то. Может, для реактивных самолетов сто пятьдесят в час и было недопустимо медленно, но для меня это было непозволительно быстро – если я летел не туда.

В портфеле Патрика должны быть не только книга радиокода, но и топографические карты. В обычных условиях они не применялись, но их полагалось иметь в самолете на случай выхода из строя рации. Портфель был где-то в багажном отсеке. Надо поискать, хотя надежды почти нет.

Примерно в половине пятого я пошел еще раз проверить Патрика. Он сбросил одеяло и слабыми руками пытался сорвать повязку с головы. Глаза его снова были открыты, учащенное дыхание перемежалось со стонами.

– Он умирает! – крикнул Раус-Уилер.

Но нет, Патрик не умирал, он приходил в сознание, и его истерзанная голова начинала нестерпимо болеть. Ничего не ответив Раус-Уилеру, я пошел назад, достал аптечку и вынул ампулы с морфином. В плоской коробочке их было шесть, каждая с отдельным шприцем. Я прочитал инструкцию. Раус-Уилер выразил мнение, о котором его никто не спрашивал: он сказал, что я не имею права делать укол.

– А вы умеете делать уколы? – спросил я его.

– Я? Нет...

– Тогда помолчите.

– Пусть это сделает пилот.

– Пилот – я.

Это его доконало. У него так открылся рот, что стало видно миндалины. Больше он не сказал ни слова.

Я стал закатывать рукав рубашки Патрика. Он застонал, потом вдруг посмотрел на меня.

– Генри, – произнес он одними губами.

Я наклонился к нему и сказал:

– Да, Патрик, это я. Не волнуйся. Лежи тихо.

Его губы шевельнулись. Я поднес к ним ухо и услышал:

– Как болит голова...

– Потерпи немного, – сказал я.

Он смотрел, как я ломаю ампулу и наполняю шприц. Он не пошевелился, когда я вогнал иглу ему в руку. До этого мне приходилось лишь получать уколы, и, похоже, я сделал инъекцию очень неловко.

Когда я закончил, Патрик заговорил. Я поднес ухо к его губам.

– Где мы?

– Летим к доктору.

Некоторое время он смотрел в потолок, потом закрыл глаза. Пульс его стал сильнее, отчетливей. Я накрыл его одеялом, подоткнул по углам и, не взглянув на Раус-Уилера, пошел в кабину.

Без четверти пять. Пора снижаться. Я проверил показания приборов, обнаружил, что в кармане у меня морфин, и положил упаковку на подоконник рядом с бананами. Я выключил свет в кабине, чтобы лучше видеть, что там, за окном. Круглые диски приборов освещались слабым розовым светом. Затем я отключил автопилот.