Софичка

– Он хочет перед отъездом попросить у тебя прощения и попрощаться с тобой, – добавила тетя Маша.

– Он сошел с ума! – воскликнула Софичка. – Ни на этом, ни на том свете не будет ему от меня прощения! Пусть скажет спасибо, что закону не пожаловалась. Его упекли бы в Сибирь.

– Ну зачем же в наши родственные дела мешать закон? – сказала тетя Маша.

– То-то же, – отвечала Софичка, – пусть навсегда сгинет с наших глаз, убийца!

– Все же родная кровь, – вставила тетя Маша, – и он тебя так любит.

– Я ему своего мужа никогда не прощу, – сказала Софичка, вглядываясь в карточку, словно ища у Роуфа одобрения своим словам.

– А ну покажи, – сказала тетя Маша и взяла в руки карточку. – А это кто с ним, что-то я его не узнаю? – удивилась тетя Маша.

– А это русский, – пояснила Софичка, – они вместе служили. Я хочу завтра поехать в город и переснять эту карточку. Хочу, чтобы сделали большую и чтобы он улыбался, а то здесь он очень суров. А ведь при жизни он так любил посмеяться, пошутить.

– В городе сделают, – уверенно сказала тетя Маша, – как закажешь, так и сделают. Им только плати деньги.

– Вот я и поеду завтра, – сказала Софичка и, привстав, осторожно поставила карточку на карниз очага.

– Так мне оставаться или идти к себе?

– Иди, иди, тетя Маша, – отвечала Софичка, – я одна не боюсь.

– А там, если захочешь, пришлю кого из моих девок, – сказала тетя Маша, вставая, – ты только скажи, я пришлю любую.

– Хорошо, тетя Маша, – сказала Софичка, провожая ее до веранды.

– А что собака, – спросила тетя Маша, осторожно ступая по ступенькам крыльца, – стала есть?

– Да, – ответила Софичка, – сегодня немного поела.

– Надо же, – уже из темноты сказала тетя Маша, – собака, а горе чувствует, как человек.

– А его все любили! – горячо начала Софичка, но тетя Маша исчезла в темноте, и Софичка замолкла.

На следующее утро Софичка встала, умылась, подоила корову, выгнала ее со двора, накормила кур и приготовила себе завтрак. Она съела вчерашнюю порцию мамалыги, которую по привычке предназначила Роуфу. Она съела ее с фасолевым соусом и свежим сыром, обмазанным аджикой. Остатки мамалыги она вынесла собаке. Собака лежала перед домом. Софичка бросила ей мамалыги, собака встала, понюхала ее и, как бы преодолевая отвращение, съела. И Софичка почувствовала стыд за свой аппетит.

Софичка надела жакет поверх траурного платья, надела на ноги свои уже хорошо разношенные красные туфли, взяла денег и взяла фотокарточку, стоявшую на карнизе очага.

Она сначала хотела вырезать изображение мужа на фотографии, чтобы фотограф по ошибке не переснял его товарища. Но потом пожалела фотокарточку и не захотела отделять Роуфа от его армейского друга и очертила карандашом изображение Роуфа, чтобы фотограф не ошибся. Деньги и фотокарточку она положила во внутренний карман жакетки и вышла из дому.

День был солнечный, ясный. Софичка быстро, за какие-нибудь полтора часа, спустилась в местечко Наа, переправилась на пароме через Кодор, дождалась рейсовой машины и приехала в Мухус.

Еще когда она дожидалась машину в Анастасовке, к ней подошел какой-то парень и спросил по-русски:

– Ты из Чегема?

– Да.

– Ты не жена погибшего Роуфа?

– Да, – сказала Софичка, – ты его знал?

– Три года назад мы вместе в скачках участвовали. Какой был парень! Я его, как брата, полюбил.

– А его все любили, – светло ответила Софичка, – все на свете.

– Да, – скорбно согласился парень и, показывая, что он об этом деле знает гораздо больше, чем может показаться, добавил: – А брата милиция забрала?

– Нет, – сказала Софичка, – зачем нам жаловаться закону. Мы его изгнали из нашего рода. Он теперь мертвей мертвого. Мертвого хоть близкие оплачут.

– Ты смотри, как получилось, – вздохнул парень, – я только вчера узнал, а то поднялся бы оплакать его.

– Да, – невольно похвасталась Софичка, – из многих сел приехали. Из Мухуса, из Кенгурска. Даже начальник кенгурского военкомата был.

– А ты сама в Мухус едешь?

– Да, – сказала Софичка и достала фотокарточку, – хочу большую сделать, чтобы он смеялся, а то здесь он скучноватый. А он так любил посмеяться.

– Но разве они могут сделать, чтобы он смеялся? – усомнился парень, взглянув на фотокарточку.

– Конечно, – уверенно сказала Софичка, – они любую могут сделать. Дяде Сандро сделали фотокарточку, как будто он на коне и с шашкой мчится в бой. А в это время его конь пасся себе в котловине Сабида. И конь получился в масть.

– Да, но… – усомнился парень, однако не стал уточнять свои сомнения.

Автобус привез ее в Мухус. Софичка шла по главной улице города. Грохотали грузовики, визжали легковые автомашины и цокали по асфальту лошади фаэтонщиков. Люди так и шныряли по тротуарам. Она подошла к стеклянной витрине фотоателье и посмотрела на выставленные там фотографии. Она не стала рассматривать там всяких девиц, женихов и невест, пузанчиков с мячами, а обратила внимание на большую фотографию величиной чуть ли не с газетный лист, изображающую усатое лицо важного старика. Вот такой величины фотографию Роуфа ей хотелось бы иметь.

Софичка открыла дверь и вошла в приемную фотоателье. В большой светлой комнате рядом с зеркалом стоял столик, и за ним сидела молодая девушка. На стенах висели фотографии разных размеров, и люди, изображенные на них, часто улыбались, а то и просто хохотали.

– Здравствуйте, – сказала Софичка и подошла к девушке за столиком. Та читала книжку.

– Здравствуйте, – ответила девушка, отрываясь от книги.

Софичка вытащила из кармана фотокарточку, положила ее на стол и ткнула пальцем в Роуфа.

– Я хочу, чтобы сделали его большую карточку, – сказала Софичка.

– Хорошо, – ответила девушка.

– Вот такую, – сказала Софичка и показала на фотографию смеющегося человека, висевшую на стене.

– Хорошо, – повторила девушка и приготовилась выписывать ей квитанцию.

– Но я хочу, чтобы он смеялся на ней, – уточнила Софичка.

Девушка снова взглянула на фотографию, лежащую на столе, и подняла на Софичку удивленный взгляд.

– Это невозможно, – сказала она, – мы можем сделать такую же, только большего размера.

– Нет, – ответила Софичка, – мне надо, чтобы он смеялся.

– Это невозможно, – ответила девушка, – мы такие не делаем.

– А кто делает такие?

– Никто, – сказала девушка и снова взялась за книгу.

Софичка почувствовала: от нее хотят отделаться. Им просто лень менять суровое лицо на улыбающееся, вот и выдумывают.

– Моего дядю фотографировали с шашкой на лошади, – настойчиво пояснила Софичка, – а в это время его лошадь паслась в котловине Сабида. И лошадь в масть получилась, и шашка, которую он никогда в руках не держал.

– Это совсем другое, – сказала девушка, – вот вернется он из армии, пусть заходит, и мы ему сделаем улыбающуюся фотографию.

– Он уже давно вернулся из армии, он умер, – сказала Софичка таким обезоруживающим голосом, что девушке стало жалко ее. Теперь она обратила внимание на ее черное платье и выражение глаз загнанной косули.

– Кто он вам? – спросила девушка.

– Муж мой, – сказала Софичка.

– Я сейчас поговорю с фотографом, – неожиданно для себя вымолвила девушка, чтобы как-то смягчить отказ. Ей стало очень жалко эту молоденькую вдову.

– Ты ему скажи, что я за деньгами не постою, – попыталась ее воодушевить Софичка.

– Дело не в деньгах, – грустно сказала девушка и, взяв фотографию, ушла в другую комнату.

Через некоторое время она вышла оттуда с человеком в черном халате, и Софичка решила, что он фотограф умерших людей.

– Мы не можем вам помочь, – сказал он, кладя фотографию на стол, – чтобы на большой фотографии он улыбался, надо, чтобы улыбка была и на маленькой.

У Софички был такой убитый вид, что у него мелькнула и погасла авантюрная мысль подретушировать улыбку.

– Поймите, девушка, – сказал он, – такого вам никто нигде не сделает. Мы можем только увеличить.