Страница 25 из 30
Но тут встаёт другой вопрос, на который надо ответить прежде, чем двигаться дальше: почему, собственно, предикат «есть» неприменим к Бытию, если он применим к «клейкому листочку» или травинке в отдельности? Видимый мир состоит из обладателей этого предиката. Что же происходит при переходе к Бытию и, кстати: откуда мы берём, что оно всё-таки является фактором?
Ответ такой: это чисто математическая вещь. Множество нельзя выразить в числе. Множество может иметь некую мощность относительно другого множества. Но его нельзя посчитать. Хорошо, мы заходим в мир, как в супермаркет, проводим там «инвентаризацию»: у нас там 203 плюшевых мишки, 9155 авторучек… Вроде как посчитали. Да, но это не имеет отношения к множеству. Это супермаркет. Он не иллюстрирует Бытие. Таким образом, кажущееся противоречие снято, и можно идти дальше.
Супермаркет состоит из описаний. Бытие – это антиописание. Поэтому подходом к нему может быть только активное незнание. Но вот в чём вопрос: если знание того, что такое описание, скорее всего, является ложным знанием, то не является ли незнание, в сократовском смысле, ложным незнанием?
Сократ, при посредстве Платона, 2500 лет убеждал нас, что главное «схвачено»: «Я знаю, что ничего не знаю». Казалось бы, безусловная формула, которую на кривой не объедешь. Ничего не знаю – и точка. «Зато это я уж точно знаю!» А если это ложь? Если то, что думаю, что я не знаю, если вся сфера моего незнания летит к чёрту, я оказываюсь в гораздо более глубокой тьме. В каком-то инфернальном изоляторе, на который я не рассчитывал.
Сократ – да и вышедший из него Кант – в целом по-человечески понятны. Они думают так: да, конечно, любое утверждение – это ерунда, знания нет и быть не может. Человеческая юдоль построена на фундаментальных столпах нигилизма. Интеллектуальное поле очищено, и там нет никаких объективных утверждений. Начинаем строить что хотим, исходя из нравственных императивов. Никто не помешает, никакой блок не встанет на пути. Это при условии, что мы правильно поняли своё незнание. Тогда всё, что мы строим в отсутствии объективных утверждений, является нашим добром вместо Бытия, которое в качестве добра развенчано. Вот такая тихая революция!
Во всех этих рассуждениях очевидно одно: сознание стремится заполнить вакуум знания если не объективными утверждениями, в которые оно теряет веру, то по крайней мере «этикой», за которую сознание как бы отвечает. Категорический императив – вот и всё. Контент? Ну разумеется: «Делай другому то, что хотел бы от других себе». Дальше этого такая «перезагрузка» вряд ли может пойти. Но нам интересно то, что сознание не терпит пустоты, испытывает ужас перед незнанием. А ведь не знать можно по-разному. Можно не знать то, что должно находиться вне нас в сфере описаний, в сфере объективного мира, а можно ведь соприкоснуться с чистым незнанием – с незнанием бездонной глубины. И тут встаёт вопрос: а вот незнание – оно обязательно относится к чему-то, связано с чем-то, или это незнание, которое является модусом самовыражения чего-то, что принципиально и безусловно находится вне возможности это знать?
Представим себе, что наше восприятие – не только интеллектуальное, но и наша инстинктивная сфера, сфера некоего переживания, опыта – подобно локатору. Представим себе, что эта локация имеет сферическую направленность. Техническая начинка этого локатора безупречна в плане того, что все шумы, все видения, все царапины, появившиеся в сфере этой трёхмерности, будут транслированы в центр и так или иначе отмечены. У нас, конечно, остаётся технология «стелс», но, допустим, мы и с ней разошлись и решили вопрос. «Стелсы» тоже в нашем локаторе прекрасно отмечаются.
Теперь нас интересует сфера, которая вообще не даёт никакого контакта, никакого проявления, вообще «молчит». Главный вопрос, который встанет, будет такой: это молчание – оно о том, чего нет, или о том, что есть неким особым образом вне всякой реальности? То есть нечто, суть которого в том, что оно вне восприятия. «Связаться» с ним никак нельзя. Метнуть в него камень никак нельзя. Как говорили древние: «Неизвестный бог», – и ставили этому «неизвестному богу» памятник. Но понимали ли они что-то о «неизвестном боге»? Вот он-то и есть Абсолютное Зло, потому что его внутреннее определение как глубочайшей, ничем не потревоженной ночи, разрушает изначально саму идею утверждения. Это – антиутверждение!
Конечно, мы можем некой духовной революцией перевернуть саму природу логики и сказать, что вот это, находящееся вне свидетельствования, оно и есть истинное Всё, рядом с которым погасло не только любое описание, но и любое самоотношение духа к себе. Неведомое – оно и есть утверждение. Оно есть Всё.
Но ведь в чём ужас? Как только мы указали на то, что это – Всё, мы тут же получили новое, ещё более глубокое отсутствие, которое вне этого Всё. Тайна мысли в том, что Всё может меняться, из Всё Блага превращаться во Всё Зла. Но иное, выступающее как непроявление, отсутствие, лишённость, никуда не денется. В мысли заложена «болезнь», которая ускользает от покрытия её Абсолютом. Эта болезнь не растворяется Абсолютом.
Кстати, мысль так и смотрит на Абсолют, как на всеобщий «растворитель». Он «растворяет» всё, кроме этого внешнего мрака, и пока этот внешний мрак не преодолен, пока он не схвачен и не поставлен на колени, абсолютное зло есть начало и конец, в котором утверждение отменено. А стало быть, любая запредельность лишена ценности, убедительности, подлинной эффективности. Пока это зло отсутствия не преодолено через освобождающий принцип Трансцендентного, Дух не имеет «золотого эквивалента», он – «бумажка» (в финансовом смысле слова). Эти «бумажки» принимают лишь постольку, поскольку в своё время Сократ соврал, а ему поверили. Дескать, незнание – это очень просто, мы о нём «всё знаем».
Вся реальность человеческого фактора зиждется на лжи Сократа.
2. Бытие
В человеческом сознании Бытие вообще, точнее, идея Бытия, заменяет собой утверждение. Иными словами, под Бытием метафизик понимает Всё. Однако величайшая тайна Бытия – это его происхождение. Бытие представляется бесконечным. Вместе с тем оно неразрывно связано с принципом возможного. Бытийствует то, что возможно. Перефразируя Парменида, можно было бы сказать: «Возможное есть – невозможного нет». Для традиционалистского мировоззрения возможность есть само Бесконечное, которое совпадает с Абсолютом. Точнее, является его пассивной, обращённой к сфере реализации, стороной.
В этом глубокая ошибка традиционалистского мировоззрения. Возможность не может быть универсальной и бесконечной – причём заведомо! Возможность всегда конкретна: это возможность чего-то. Более того, возможность есть синоним конечного. Мы намерены здесь проследить, как возникает конечное.
Оно рождается из диалектики самосокрытия Мысли. Мысль несёт в себе фундаментальную и неразрешимую апорию. Она визионирует тотально Всё, вместе с тем полагая себя не тождественной этому Всё. Из этой воли Мысли к абсолютному нетождеству рождается то, что не может быть ничем, что находится «за пределами того, у чего нет пределов». Это есть метафизический «скандал» внутри Мысли. Этот скандал должен быть скрыт от самого себя, в противном случае Мысль потерпит крах (суть «скандала» состоит именно в перспективе краха). «Скандал» скрывается под видом (или маской) невозможного, что соответствует внешнему определению этого парадокса. Невозможное всё ещё продолжает быть неприемлемым «скандалом», потому что мысль, образно выражаясь, «не имеет права» мыслить невозможное. Тогда мысль прибегает к следующей «хитрости»: она рассматривает плод своей воли к иному как отрицаемое. Здесь мы попадаем уже в сферу почти приемлемых категорий. Да, есть нечто отрицаемое: это – ошибка.
Роль отрицающего берёт на себя первоначальное Всё, которое падает вниз, на периферию, и там становится из тотального Всё всего лишь «просто» Абсолютом, то есть безграничным негативом, функция которого из интровертной («я есмь Всё») превращается в экстравертную («ничто, кроме меня»).