Ночь нежна

9

Его ждали, без него вечер не был бы завершен. Он и здесь представлял собой неизвестную величину; мисс Уоррен и молодому итальянцу явно так же не терпелось с ним встретиться, как Николь. Салон отеля, помещение, славившееся своей удивительной акустикой, был освобожден для танцев; а вдоль стен тянулся амфитеатр англичанок известного возраста, с шарфиками на шее, с крашеными волосами и розовато-серыми от пудры лицами, а также американок известного возраста, в черных платьях, с белоснежными шиньонами и губами вишневого цвета. Мисс Уоррен и Мармора сидели за столиком в углу, Николь – в сорока ярдах от них по диагонали. Войдя, Дик сразу же услыхал ее голос.

– Вы меня слышите? Я говорю как обычно, не кричу.

– Прекрасно слышу.

– Здравствуйте, доктор Дайвер.

– Что это значит?

– Вот вы меня слышите, а те, кто посреди комнаты, не слышат ничего.

– Да, нас еще официант в ресторане предупреждал, – сказала мисс Уоррен.

– В этом зале можно из угла в угол разговаривать будто по радио.

Здесь в горах жизнь казалась необычной и увлекательной, как на корабле в открытом море. Немного погодя к их маленькому обществу присоединились родители Мармора. С сестрами Уоррен они держались почтительно – Дик понял из разговора, что их финансовые дела как-то связаны с неким миланским банком, который как-то связан с финансовыми делами Уорренов. Но Бэби Уоррен стремилась поговорить с Диком, влекомая той неясной силой, что заставляла ее стремиться навстречу каждому новому мужчине туго натягивая невидимую цепь, с которой она давно уже искала случая сорваться. Она сидела, заложив ногу на ногу, и часто меняла ноги с непоседливостью, свойственной перезрелым девам высокого роста.

– …Николь мне рассказывала, что вы тоже занимались ею, и не будь вас, она, может быть, и до сих пор не выздоровела бы. Но понимаете, я как-то не очень представляю себе, что с ней делать теперь, – в санатории толком ничего не сказали, посоветовали только не стеснять ее и побольше развлекать. Я знала, что семейство Мармора сейчас здесь, в Ко, и попросила Тино приехать за нами. И что же – не успели мы тронуться, как она заставила его на ходу лезть вместе с ней через перегородки вагона, точно они оба сумасшедшие…

– Напротив, это вполне нормально, – засмеялся Дик. – Я даже сказал бы, что это хороший признак, им хочется порисоваться друг перед другом.

– Но откуда же мне знать? В Цюрихе она вдруг взяла и остриглась, чуть не на моих глазах – только потому, что увидела картинку в модном журнале.

– Ничего тут страшного нет. У нее шизоидный тип – этому типу свойственна эксцентричность. Она такой будет всегда.

– Какой – такой?

– Я ведь вам сказал – эксцентричной.

– Да, но как разобрать, где кончается эксцентричность и начинается болезнь?

– Болезнь не вернется, не тревожьтесь понапрасну. Николь сейчас беззаботна и счастлива.

Бэби снова беспокойно переменила позу: в ней словно воплотились, столетие спустя, все неудовлетворенные женщины, любившие Байрона; и все же, несмотря на трагический роман с офицером, было в ней что-то деревянное, бесполое.

– Ответственность меня не пугает, – объявила она. – Но я не знаю, как я должна поступать. В нашей семье никогда ничего подобного не было. Николь, видимо, перенесла сильное потрясение, я лично думаю, тут был замешан мужчина – но ведь это только догадка. Отец говорил, если б он узнал – кто, он бы убил его.

Оркестр играл «Бедную бабочку»; молодой Мармора танцевал со своей матерью. Фокстрот был новый, еще не успевший надоесть. Слушая, Дик не спускал глаз с Николь; она болтала со старшим Мармора, элегантным господином, у которого в шевелюре темные пряди чередовались с седыми, как черные и белые клавиши на рояле. Глядя на покатые плечи Николь, Дик подумал, что она похожа на скрипку, – и снова ему вспомнилась ее тайна, позорная тайна, которую он знал. Ах, бабочка – летят мгновенья, летят, слагаются в часы…

– Собственно говоря, у меня есть план, – продолжала Бэби вкрадчиво, но решительно. – Вы, может быть, сочтете его неосуществимым, но все дело в том, что, как я поняла, Николь ближайшие годы должна находиться под постоянным наблюдением. Не знаю, бывали вы в Чикаго или нет…

– Не бывал.

– Там есть Северная сторона и есть Южная – два совершенно обособленных и очень разных района. Северная сторона – район фешенебельный, шикарный, мы всегда – или почти всегда – жили именно в этом районе. Но есть много старых чикагцев, – коренных чикагцев из хороших, старых семей, вы меня понимаете? – которые до сих пор предпочитают жить на Южной стороне. Там университет, и весь тон жизни там – как бы вам это сказать? – более чопорный, что ли. Не знаю, понятно вам это или нет.

Дик утвердительно кивнул головой. Он все же заставил себя ее слушать.

– Конечно, у нас там много связей – отец финансирует некоторые начинания университета, учредил несколько стипендий и тому подобное. Вот я и думаю: когда мы приедем домой, нужно сделать так, чтобы Николь побольше общалась со всей этой публикой с Южной стороны – она ведь знает музыку, говорит на нескольких языках, – подумайте, как было бы хорошо для нее, если бы она встретила и полюбила какого-нибудь хорошего молодого врача.

Дик чуть не расхохотался вслух – вот как, Уоррены, значит, решили купить врача для Николь… Нет ли у вас, доктор Дайвер, подходящего экземпляра на примете? В самом деле, к чему тревожиться о Николь, если средства позволяют купить ей новенького, с иголочки, симпатичного молодого врача?

– А если такого не найдется? – машинально подал он реплику.

– Что вы, охотников, я уверена, будет хоть отбавляй.

Танцующие возвращались на свои места. Но Бэби успела добавить торопливым шепотом:

– По-моему это превосходная мысль. Но где же Николь, я ее не вижу.

Пошла к себе наверх, что ли? Вот вам пример – ну что мне делать? Я же никогда не знаю, пустяки это или что-нибудь серьезное и нужно бежать ее разыскивать.

– Возможно, ей просто захотелось побыть одной – после долгого перерыва иногда утомительно все время быть на людях. – Мисс Уоррен явно не слушала, и он прервал свои объяснения. – Я пойду поищу ее.