Ночь нежна

Дик сидел, ни на кого не глядя, тяжело переводя дух.

– Я так и знала, что ничего у тебя не выйдет, – не удержалась Николь.

– Он слишком устал за те два раза, – сказал мексиканец.

– Глупо было и пробовать, – твердила свое Николь. Розмэри тактично молчала.

Дик наконец отдышался.

– Я бы в этот раз и бумажной куколки не поднял.

Кто– то прыснул, и это сразу разрядило тягостную атмосферу неудачи.

Каждый старался быть с Диком полюбезнее, когда катер подошел к причалу.

Только Николь не скрывала своего раздражения – ее теперь раздражало все, что бы он ни делал.

Она уселась с Розмэри под зонтом, а Дик пошел чего-нибудь выпить и скоро вернулся, неся по фужеру хереса им обеим.

– Ведь это с вами я пила впервые в жизни, – сказала Розмэри и вдруг воскликнула с неожиданной горячностью:

– Господи, как я рада, что вижу вас и что все у вас хорошо. Я боялась… – она сломала фразу и повернула ее в другом направлении, – что, может быть, вы нездоровы.

– До вас дошли слухи, что Дик Дайвер катится по наклонной плоскости?

– Ой, что вы! Просто – просто кто-то мне говорил, будто вы изменились.

И мне так приятно убедиться своими глазами, что это не правда.

– Это правда, – сказал Дик, опускаясь на песок с ними рядом. – И случилось это уже давно, только было незаметно поначалу. Внешне все некоторое время остается по-старому после того, как внутри пройдет трещина.

– Вы занимаетесь практикой на Ривьере, – поспешно спросила Розмэри.

– А что, здесь для этого богатейшие возможности. – Он движением головы выделил одного, другого, третьего в людском скопище, копошившемся на золотом песке. – Объектов хоть отбавляй. Вон старая наша приятельница, миссис Абрамс, разыгрывает герцогиню при Мэри Норт – королеве. Но вы не завидуйте – вспомните, как долго миссис Абрамс пришлось взбираться на четвереньках по черной лестнице «Рица», сколько она коверной пыли наглоталась.

Розмэри перебила его:

– Да неужели же это Мэри Норт? – Она изумленно вгляделась в женщину, которая шествовала в их сторону в сопровождении нескольких спутников, державшихся как люди, привычные к тому, что на них смотрят. Очутившись в каких-нибудь десяти шагах от Дайверов, Мэри скользнула по ним косым, быстрым взглядом, одним из тех взглядов, которые должны показать вам, что вас заметили, но сочли не заслуживающими внимания, – ни Дайверы, ни Розмэри Хойт никогда не позволили бы себе бросить подобный взгляд на кого бы то ни было. Но тут она узнала Розмэри и, передумав, направилась прямо к ним – что немало позабавило Дика. Она приветливо поздоровалась с Николь, почти не глядя, кивнула Дику, словно боялась заразиться от него чем-то, – он в ответ нарочито почтительно поклонился, – и, расцветя улыбкой, заговорила с Розмэри:

– Мне уже говорили о вашем приезде. Вы надолго?

– До завтра, – ответила Розмэри.

От нее не укрылось, что Мэри прошла сквозь Дайверов для того, чтобы поздороваться с ней, и верность дружескому долгу охладила ее добрые чувства к Мэри. Нет, к сожалению, она сегодня вечером занята.

Мэри повернулась к Николь, всей своей манерой выражая некий сплав расположения и сострадания.

– Как детки? – спросила она.

В эту самую минуту Ланье и Топси прибежали и стали просить, чтобы Николь отменила какой-то запрет гувернантки, касающийся купанья в море.

– Нет, – вмешался Дик. – Раз mademoiselle сказала так, значит, так.

Согласная с тем, что не следует расшатывать авторитет властей предержащих, Николь тоже ответила отказом, и Мэри – которая, подобно героине Аниты Лус, привыкла иметь дело только с faits accomplis95 , – так посмотрела на Дика, будто стала свидетельницей проявления жесточайшего деспотизма с его стороны. Но Дику уже успела надоесть вся эта комедия, и он осведомился с наигранным интересом:

– А как ваши детки – и их тетушки?

Мэри до ответа не снизошла; она сочувственно погладила по голове Ланье, тщетно пытавшегося сопротивляться, и удалилась. После ее ухода Дик заметил:

– Как подумаю, сколько времени я потратил, стараясь что-то из нее сделать.

– А я к ней хорошо отношусь, – сказала Николь.

Враждебный тон Дика удивил Розмэри; она привыкла считать его человеком, который все понимает и все умеет простить. И тут ей вспомнилось, что именно она про него слыхала. Вместе с нею на пароходе ехали работники государственного департамента, американцы, до того европеизировавшиеся, что их вообще уже трудно было причислить к гражданам какой-либо страны. В разговоре всплыло имя вездесущей Бэби Уоррен, и было сказано, что младшая сестра Бэби загубила свою жизнь, выйдя замуж за врача-пропойцу. «Его уже нигде не принимают», – заметила одна из дам.

Розмэри встревожилась; хотя Дайверы в ее мыслях никак не связывались с теми кругами, где подобный факт (если это был факт) может иметь значение, некий смутный образ организованного остракизма вставал перед ней за этими словами: «Его уже нигде не принимают». Воображение рисовало ей, как Дик поднимается по ступеням большого нарядного особняка, вручает свою карточку дворецкому и в ответ слышит: «Не ведено принимать»; идет дальше, в другое, в третье место, и бесчисленные дворецкие бесчисленных послов, посланников и поверенных в делах встречают его той же фразой…

Николь захотелось уйти. Она знала наперед, как все пойдет дальше: сейчас Дик, словно выведенный из спячки, вновь станет обворожительным, и Розмэри, конечно, не устоит. И в самом деле – через минуту она услышала его голос, в мягких переливах которого стерлось все неприятное, что он успел сказать раньше.

– Да я, в общем, ничего против Мэри не имею – она процветает, и слава богу. Но довольно трудно продолжать хорошо относиться к тем, кто уже не относится хорошо к тебе.

Розмэри мгновенно заворковала ему в тон:

– Вы такой милый, Дик. Мне кажется, даже если бы вы обидели кого-нибудь, вам нельзя не простить и обиды. – Потом, спохватясь, что в избытке восторга ступила на территорию, принадлежащую Николь, она опустила глаза и уставилась в одну точку на песке, как раз посредине между Дайверами. – Я все хочу спросить вас обоих, что вы думаете о моих последних картинах, – если вы их видели.