Ночь нежна

2

Дик предложил Николь отредактированную версию своего римского злоключения; по этой версии он дрался из человеколюбия – выручал перепившегося товарища. Бэби Уоррен, он знал, будет держать язык за зубами: он достаточно ярко расписал ей губительные последствия, которые грозят Николь, если она узнает правду. Но все это были пустяки по сравнению с тем, какие губительные последствия имела вся история для него самого.

Как бы во искупление происшедшего, он с удвоенной энергией накинулся на работу, и Франц, втайне уже решившийся на разрыв, не мог найти, к чему бы придраться для начала. Если дружба, которая была дружбой не только на словах, рвется в один час, то, как правило, она рвется с мясом; оттого-то Франц мало-помалу постарался внушить себе, что ускоренный темп и ритм духовной и чувственной жизни Дика несовместим с его, Франца, внутренним темпом и ритмом – раньше, правда, считалось, что этот контраст идет на пользу их общей работе.

Но только в мае Францу представился случай вбить в трещину первый клин.

Как– то раз Дик в неурочное время вошел к нему в кабинет, измученный и бледный, и, устало сев в кресло у двери, сказал:

– Все. Ее больше нет.

– Умерла?

– Отказало сердце.

Дик сидел сгорбившись, совершенно обессиленный. Три последние ночи он бодрствовал у постели пораженной экземой художницы, к которой он так привязался, – нормально, чтобы вводить ей адреналин, по существу же, чтобы хоть слабым проблеском света смягчить неотвратимо надвигавшуюся тьму.

Изобразив на лице сочувствие, Франц поспешил изречь свой вердикт:

– Убежден, что сыпь была нервно-сифилитического происхождения. Никакие Вассерманы меня не переубедят. Спинномозговая жидкость…

– Не все ли равно? – устало сказал Дик. – Господи, не все ли равно?

Если она так ревниво берегла свою тайну, что захотела унести ее в могилу, пусть на том и останется.

– Вам бы денек отдохнуть.

– Отдохну, не тревожьтесь.

Клин был вбит; подняв голову от телеграммы, которую он стал было составлять для брата умершей, Франц сказал:

– А может быть, вы предпочли бы проехаться в Лозанну?

– Сейчас – нет.

– Я не имею в виду увеселительную поездку. Нужно посмотреть там одного больного. Его отец – он чилиец – все утро держал меня сегодня на телефоне…

– В ней было столько мужества, – сказал Дик. – И так долго она мучилась. – Франц участливо покивал головой, и Дик опомнился. – Я вас перебил, Франц, извините.

– Я просто думал, что вам полезно ненадолго переменить обстановку.

Понимаете, отец не может уговорить сына поехать сюда. Вот он и просит, чтобы кто-нибудь приехал в Лозанну.

– А в чем там дело? Алкоголизм? Гомосексуализм? Поскольку речь идет о поездке…

– Всего понемножку.

– Хорошо, я поеду. У них есть деньги?

– Да, и, по-видимому, немалые. Побудьте там дня два-три, а если найдете, что требуется длительное наблюдение, везите мальчишку сюда. Но во всяком случае торопиться вам некуда и незачем. Постарайтесь сочетать дело с развлечением.

Два часа сна в поезде обновили Дика, и он почувствовал себя достаточно бодрым для предстоящей встречи с сеньором Пардо-и-Сиудад-Реаль.

Он уже заранее представлял себе эту встречу, основываясь на опыте.

Очень часто в таких случаях истерическая нервозность родственников представляет не меньший интерес для психолога, чем состояние больного. Так было и на этот раз. Сеньор Пардо-и-Сиудад-Реаль, красивый седой испанец с благородной осанкой, со всеми внешними признаками богатства и могущества, метался из угла в угол по своему номеру-люкс в «Hotel des Trois Mondes» и, рассказывая Дику о сыне, владел собой не лучше какой-нибудь пьяной бабы.

– Я больше ничего не могу придумать. Мой сын порочен. Он предавался пороку в Харроу, он предавался пороку в Королевском колледже в Кембридже.

Он неисправимо порочен. А теперь, когда еще пошло и пьянство, правды уже не скроешь и скандал следует за скандалом. Я перепробовал все; есть у меня один знакомый доктор, мы вместе выработали план, и я послал его с Франсиско в путешествие по Испании. Каждый вечер он делал Франсиско укол контаридина, и потом они вдвоем отправлялись в какой-нибудь приличный bordello. Сперва это как будто помогало, но через несколько дней все пошло по-старому. В конце концов я не выдержал и на прошлой неделе вот здесь, в этой комнате – точней, вон там, в ванной, – от ткнул пальцем в сторону двери, – я заставил Франсиско раздеться до пояса и отхлестал его плеткой…

В полном изнеможении он рухнул в кресло. Тогда заговорил Дик.

– Это было неразумно – и поездка в Испанию тоже ничего не могла дать… – Он с трудом подавлял желание расхохотаться: хорош, верно, был врач, согласившийся участвовать в этаком любительском эксперименте! – Должен вам сказать, сеньор, в подобных случаях мы ничего не можем обещать заранее.

Что касается алкоголизма, здесь иногда удается достичь положительных результатов, – конечно, при содействии самого пациента. Но, так или иначе, я прежде всего должен познакомиться с вашим сыном и завоевать его доверие – хотя бы для того, чтобы услышать, что он сам о себе скажет.

…Они сидели вдвоем на террасе – Дик и юноша лет двадцати с красивым, подвижным лицом.

– Мне хотелось бы знать, как вы сами относитесь ко всему этому, – сказал Дик. – Замечаете ли, что ваши недостатки прогрессируют? Хотели бы вы от них избавиться?

– Пожалуй, хотел бы, – ответил Франсиско. – Мне очень нехорошо.

– А от чего именно, как вам кажется? От того, что пьете слишком много, или от ваших ненормальных склонностей?

– Я бы, может, не пил, если б не эти склонности. – До сих пор он разговаривал серьезно, но тут его вдруг разобрал смех. – Да нет, знаете, я безнадежный. Мне еще в Кембридже прилепили кличку «Чилийская Красотка». А теперь, после этой поездки в Испанию, меня от одного вида женщины тошнить начинает.

Дик резко перебил его:

– Если вам все это нравится, я не возьмусь вас лечить, и мы только понапрасну теряем время.

– Нет, нет, – давайте поговорим еще. Если б вы знали, как мне противно разговаривать с другими.