Родной. Чужой. Любимый

И вдруг услышала голос…

Я не была уверена, что это не гром. Поэтому долго прислушивалась, пока наконец не поняла – мне не послышалось. Голос снова позвал. Он звал и звал почти без остановки.

Я пошла на него, медленно и осторожно. Но всё равно зацепилась ногой о корень и упала, больно ударившись локтем. В глазах засверкало… Или это была очередная молния?

Но хуже всего было то, что я опять потеряла направление. Из глаз текли слёзы бессилия.

Я уже была почти уверена, что умру здесь, среди дождя, молний и одиночества.

И тогда я закричала я в ответ.

– Тёма! – пусть мне всё это лишь послышалось, пусть это был очередной раскат грома или обман слуха. Но я дошла до последнего предела отчаяния. Уж лучше умереть, спеша навстречу самому близкому человеку, чем оставаясь на месте и дрожа от страха и холода.

Но это и вправду был он, Тёмка, мой самый дорогой, родной человек. В тот момент я даже забыла, что стала чужой им всем…

И вдруг он меня поцеловал. И что ещё хуже – я ответила и сама потянулась ему навстречу…

И теперь всё стало ещё хуже, чем после сообщения бабушки Тани о том, что я приблудыш.

И я не знала, не могла решить, что страшнее для меня, то, что Тёма не мой брат, или что мы с ним только что целовались…

Тёмка шёл впереди, не оборачиваясь.

Так было даже лучше. Я не знала, что сказать ему. Как сообщить о том, что я сожалею. Очень сильно сожалею. О том, что убежала. О том, что забралась в такую глушь. Что ему пришлось меня искать. Что началась гроза, и я испугалась. Что он меня поцеловал…

И вот об этом я жалела больше всего.

Потому что теперь знала, что мне понравился этот поцелуй. И теперь я не смогу смотреть на Тёму или думать о нём, не вспоминая его прикосновений, его аромата, размываемого запахом дождя и мокрых листьев, ощущения его тепла, казавшегося таким необходимым моей замёрзшей коже.

Раньше я думала, что уже пережила самые страшные дни в своей жизни, когда папа решил развестись с мамой, а потом она разбилась на машине.

Но сейчас у меня было чувство, что я оказалась в кошмарном сне и никак не могу проснуться.

Мы вышли к Жуку. Тёма прошёл мимо него по дорожке и двинулся дальше к трассе. Я удивлённо оглянулась на ярко-жёлтое размытое пятно, которым представлялась омываемая прозрачными струями машина.

Раньше я бы спросила Тёмку, куда мы идём, и как быть с моим Жуком. Если бы он не расслышал сразу, постучала бы ему по плечу, привлекая внимание. Да и вообще, взяла б за руку, чтобы ощущать его прикосновения и лишь от этого чувствовать себя увереннее.

А сейчас мне только и оставалось, что молча следовать за ним, съёжившись от холода и одиночества, втянув голову в плечи и позволяя дождевым струям выстукивать по мне траурный марш.

Мы поднялись на насыпь. Я увидела папину машину, стоявшую на обочине. Тёма открыл пассажирскую дверь и, дождавшись, когда сяду внутрь, с силой захлопнул её. Я вздрогнула от громкого звука и поёжилась от холода, который теперь проникал не только снаружи, но и захватывал меня изнутри.

Как такое могло произойти?

Вот только сегодня утром у меня была семья, любящий отец, замечательная мачеха и двое братьев. А теперь ничего не осталось. И никого. Я никогда ещё не была столь одинокой, как сейчас.

Дождь становился тише. Уже можно было различить сквозь стекло не только смутные очертания, но и сами предметы.

Мимо проехал эвакуатор, и я невольно проследила за ним взглядом. Машина спустилась по дорожке, на которой оборвалась моя последняя надежда на прежнюю жизнь.

Тёма спускался перед эвакуатором спиной вперёд и жестами указывал, куда ехать. Он выглядел сосредоточенным, а ещё отстранённым и очень далёким.

Теперь у меня не стало не только брата, но и лучшего друга, самого близкого человека…

Весь обратный путь мы оба молчали.

Словно в насмешку дождь прекратился, из-за туч выглянуло предзакатное солнце и засияло в каждой капле, наполняя всё вокруг алмазными переливами. Сумерки наступали медленно, но вместе с ними мрак наполнял и салон папиного внедорожника.

Когда окончательно стемнело, молчание стало и вовсе невыносимым. Никогда раньше я не чувствовала себя рядом с Тёмой столь неуютно. Разве что в самом начале знакомства. Но тогда он был для меня чужим, а теперь…

Впрочем, теперь тоже.

Уже на подъезде к дому я не выдержала. Понимая, что, возможно, мы больше не сумеем остаться наедине и объясниться, обсудить то, что произошло, потому я пробормотала:

– Тём, давай поговорим…

– Не о чем говорить, – перебил он меня. – Это была ошибка… Случайность… Эмоции… Я слишком перепугался. Больше подобного не повторится, можешь не переживать.

Он так сильно стиснул зубы, что я увидела, как под кожей двигаются челюсти.

Меня обуяла злость. Что он делает? Ведёт себя так, будто это я виновата в том поцелуе. Будто я всё испортила.

А может, так оно и было?

Может, действительно я во всём виновата?

Казалось бы, хуже быть не может, но когда мы вернулись домой, всё стало ещё невыносимее.

Тёмка остановил машину, вытащил ключ зажигания и выскочил наружу с такой скоростью, как будто в салоне прятался нильский крокодил, страшно клацая челюстями. Усмехнулась было, а потом поняла, что это я была таким крокодилом для брата… Нет, теперь уже не брата, надо перестать использовать это слово по отношению к Тёме.

Он мне – никто.

Когда я подошла к двери, она была распахнута настежь, а Тёмы уже не было видно. Он ушёл.

Зато навстречу мне спешили папа и Саша.

– Всё в порядке? – папа взял меня за плечи и быстро оглядел, отыскивая повреждения.

– Всё хорошо, – убедила я его и улыбнулась. Вышло жалко. И мы все понимали, что всё совсем не хорошо.

– Я набрала тебе ванну, – мягко произнесла Саша, переводя тему и давая нам всем отсрочку от тяжёлого разговора, который всё равно произойдёт. Но позже. И это уже хорошо. Потому что сейчас у меня нет сил разговаривать с родителями о том, что я им никто…

Как там выразилась бабушка Таня? Приблудыш? Очень точное слово…

Я пошла было к лестнице, но Саша меня остановила.

– Там Тёма, иди в нашу ванную.

И я послушно повернула направо. Сталкиваться с Тёмой в нашей общей ванной второго этажа мне совсем не хотелось. Вряд ли теперь можно будет посмеяться над этим, сгладив шуткой любую неловкость.

В родительской ванной тоже пахло Сашиным шампунем, а ещё очень сильно жасмином. Эту пену для ванны моя мачеха любила больше всего. Я сняла всё ещё мокрое и грязное платье, нижнее бельё и опустилась в потрясающе горячую воду.

Меня окутало тепло. Снаружи. А внутри продолжал жить холод. Словно ледяной осколок больно уколол меня в сердце и остался там навсегда. Я не знала, как теперь с этим жить.

Глубоко вдохнула, зажала нос пальцами и полностью опустилась в горячую воду. Спустя несколько секунд вынырнула на поверхность, не умея надолго задерживать дыхание.

В дверь постучали, и я вздрогнула, снова соскальзывая в воду. Затем села, захватив побольше пены и прижав её к груди.

А вдруг это Тёма? Пришёл мириться, сказать, что был неправ. В груди застучало, заколотилось заполошно сердце. Я чувствовала себя очень уязвимой, но при этом где-то глубоко внутри, хотела, чтобы он вошёл и увидел меня такой, обнажённой, с поблёскивающей влагой кожей, в облаке белоснежной пены, словно только что рождённая Афродита…

Я помотала головой, прогоняя наваждение.

– Алина, можно к тебе? – спросил из-за двери Сашин голос.

Разочарование было столь сильным, что мне пришлось больно ущипнуть себя за руку. Алина, очнись! Что за ерунда у тебя в голове?!

– Я в ванне! – крикнула в ответ, надеясь, что Саша уйдёт, не станет настаивать на разговоре, на который сейчас не было сил.

– Не вставай, я знаю, как открыть, – к сожалению, Саша по-своему истолковала мой ответ. Раздался щелчок поворачиваемого замка, и дверь открылась, впуская мою мачеху.

Я глубже ушла в воду. Так, чтобы на поверхности торчало только моё лицо.