Особое задание

В Ярославле проторчали еще полдня. Здесь документы наши изучали еще тщательнее, требуя кроме удостоверений личности еще и командировочные предписания и прочее. Пару человек, не сумевших убедить строгих чекистов, высадили и куда-то увели. Но ярославцев можно понять. После мятежа правых эсеров на воду дуют. Мне, кстати, коллеги сделали замечание, что мое удостоверение устаревшего образца, а объяснения приняли с ноткой превосходства столичных ребят к зачуханным провинциалам.

Провизии я взял с собой только на день, к тому же, рассчитывал прикупить что-нибудь у бабушек на перронах. Куда там! Бабушки мелькали, но вместо горячей картошки и соленых огурчиков могли предложить только самогонку. Мои соседи, поначалу чуравшиеся меня, попривыкли и к концу дороги изрядно наклюкались. Жаль только, что их запасы закуски были не лучше, чем у меня.

Но все-таки, добрались до столицы. Ярославский вокзал обдал меня запахом дыма — терпкого, от каменного угля, и кислого, от сгоравших дров; еще присутствовал сладковато-мерзкий аромат гниющих отбросов. Я думал, что в девяностые годы перрон выглядел мерзко, ан, нет. В те времена и чистенько было и пахло разве что жареными пирожками с дешевым пивом.

Перрон устилала шелуха семечек, слоем, не соврать бы, сантиметров в пять, и толстые голуби отчаянно трудились, пытаясь набить ненасытные пузики. А там кто-то с хвостом оттесняет в сторону голубя, пытаясь перехватить почерневший кусочек хлеба. Уж не крыса ли? Впрочем, что крысы, что голуби, существа отвратительные. Городские воро́ны куда приличнее. Не такие навязчивые, а еще всегда сообщают друг дружке, если нашли что-нибудь съедобное.

И бомжи, как же без них? Как, кстати, они в восемнадцатом назывались? Тьфу ты, называются. Мужчины и женщины в некогда приличной, но теперь обтрепанной, одежде с мешками, баулами и огромными чемоданами. Нет, скорее всего, беженцы. Не то из Вологды в Керчь, не то из Керчи в Вологду.

Еще беспризорники. Не то чтобы их слишком много, меньше, чем голубей, но выглядели колоритно. В драной одежде, в рваной обуви, а один — вообще босой, в конце октября! Скорее всего, выбирают будущую жертву для себя либо для взрослых. Крепкий парень в шинели, с тощим мешком и явно с оружием, интереса для них не представлял (профиту шиш, а маслину словить можно!), но один решил-таки попробовать. Беззубый мальчишка в армяке с чужого плеча и огромных сапогах с подошвой, привязанной веревочкой. Деловито сплюнув, подошел ко мне и предложил:

— Слышь, дядька! Дай червонец, я тебе на пузе спляшу!

— Давай, — усмехнулся я, кивая на ковер из подсолнечной шелухи. — Ты ложись, а я у тебя на пузе станцую, забесплатно.

— Ладно, тогда папироску дай! — настаивал московский Гаврош.

— Не курю, нога болит!

Беспризорник, потеряв ко мне интерес, пошел дальше выискивать себе подходящего лоха, достойного быть разутым-раздетым. Уличные мальчишки в эту эпоху хуже, чем стая одичавших собак. Когда Феликс Эдмундович начнет планомерную ликвидацию беспризорности? В двадцать втором или чуть раньше?

А здание вокзала, хоть и перестраивалось, но узнаваемо.

На перроне развернулась небольшая торговля. Длинный парень в замызганном балахоне и в очках с толстенными стеклами разложил на куске картона с десяток книг. Не выдержал, подошел. М-да, все на иностранном языке, не для меня писаны. Рядом с очкариком немолодая интеллигентная тетка пыталась продать фарфоровый заварочный чайник проходящему мимо мешочнику, но безуспешно. Наверное, стоило ему предложить ночной горшок, было бы больше толку. А тут товар иного рода. Интересно, чего это «ночная фея» вышла на промысел с утра пораньше? Глянула на меня, собираясь улыбнуться, но передумала, отчего-то резко сорвалась с места и убежала. Вероятно, оценила платежеспособность, а может, поняла, что перед ней чекист. Эти дамочки хорошие психологи и физиономисты. Там стояла еще одна особа, не очень опрятная, продававшая какие-то пирожки, аппетитно пахнувшие мясом, но к ней отчего-то никто не стоял в очереди. У меня, сегодня не завтракавшего, а вчера не ужинавшего, живот слегка сводило, но не настолько, чтобы я покупал пирожки с сомнительным содержимым. Понимаю, что не мертвечина, но есть Шарика или Мурзика не хотелось.

Я прошел через помещение, слегка побродил, усмехнулся своей наивности — буфет искал, придурок, вышел в дверь, ведущую на привокзальную площадь. Ага, тутошняя стоянка подходит почти к самому зданию, а не так, как в двадцать первом веке. Площадь почти пустая, один извозчик, уныло надеявшийся подхватить какого-нибудь пассажира, типа мешочника, возвращавшегося в Москву из похода в соседнюю губернию за пудом ржи, но таких сегодня не обнаружилось. Еще более унылый человек в солдатской шинели, но отчего-то в партикулярной кепке с наушниками и с красной повязкой на рукаве. Не иначе, из числа первых московских милиционеров. Постовой.

А там автомобиль. Не силен в ретро технике, но похож на «Руссо-Балт». Что еще могло ездить по Москве? Разве что «форд». Грустно кататься в автомобиле, если в дверцах нет стекол. Лобовое наличествует, и то хорошо. Автомобиль мне очень не нравился. Не из-за эстетики, а вообще.

— Товарищ Аксенов? — услышал я. —Пройдемте со мной.

Мордатый парень в кожаном плаще, улыбка во весь рот.

— А вы кто, товарищ? — лениво ответил я, краем глаза посматривая за тем, что происходит.

— Но вы товарищ Аксенов? — переспросил мордатый.

Я только пожал плечами. То, что я Аксенов, мне и без него известно, но почему я должен называться первому встречному, хотя и понял, кто передо мной. Интересно, как меня смогли вычислить? Из Вологды переслали словесный портрет или в Центральный аппарат отправили наши фотокарточки? Хм. Есин говорил как-то, что скоро нас обеспечат новыми удостоверениями с портретами, чтобы все, как положено, но мы к фотографу не ходили.

— Так ты Аксенов, или нет? — начал злиться мордатый.

— Кто я такой, я сам знаю, а вот ты кто такой?

— А я из московского губчека! — гордо заявил мордатый. — Если ты Аксенов, пройдем со мной.

—И с какой стати мне тебе верить? Может, ты контра переодетая или бандит?

— Чё это я контра? — обиделся парень. — Никакая я тебе не контра.

— А если я не Аксенов?

— Как это, не Аксенов? — растерялся московский чекист. — Со мной пошли, кому говорят.

— А рожу тебе вареньем не намазать?

— Чё ты сказал-то? — возмутился оскорбленный до глубины души чекист и попытался толкнуть меня в любезно открывшуюся дверь, только не рассчитал, что машина уже отъехала на полметра. А вот ты, дорогой коллега, если тебя слегка развернуть, подправить траекторию, точно там и окажешься!

Московский чекист (если это чекист, документы я не смотрел) врезался в своего напарника, уже готовившегося хватать и не пущать. Что удивительно, водитель остался сидеть на месте, словно его это не касалось.

— Ах ты сука! — вскипел мордатый, пытаясь выхватить что-то из кармана.

Сложно одновременно вытаскивать оружие из такого неудобного кармана, выскакивать из машины, а там порожек, запнуться можно! Ох, что же ты, милый, падаешь, да еще мордой вниз, а там грязно! И револьвер уронил, а он чего-то под машину отлетел. Бывает. Хм, а дверца с той стороны не открывается, что ли? Чего это второй товарищ в эту же дверь ломится, если можно обойти? М-да, еще и за своего напарника запнулся. Беда с вами ребята!

— Браво! — услышал я сзади голос и звуки, похожие на аплодисменты, но так, будто аплодируют ладонями в перчатках.

Сделав шаг влево и в сторону, приготовился к новой напасти, увидел симпатичного товарища лет сорока-сорока пяти в добротной шинели и фуражке, с небольшой бородкой и усами.

— Да мы тебя, суку! — пробормотал мордастый, поднимаясь с земли и зачем-то размазывая кровь по круглой мордахе.

— Приходько! — повысил голос товарищ в шинели, и мордастый сразу же встал, словно оловянный солдатик. — Кругом! Шагом марш отсюда! И ты, Алексеев, — бросил он второму, уже успевшему подняться, — вместе с ним, пешком. А оружие кто за вас поднимать станет?