Страница 22 из 51
— Интересную мысль высказал Лев Афанасьевич Вепрев, — говорил он, — вдумайтесь в нее: «Хороших летчиков много, но проверка на профессиональную пригодность командира корабля происходит после ЧП». Очень точно сказано! Каждая авария для командира корабля — глубокая психологическая травма с труднопредсказуемыми последствиями. Не стану называть фамилий, но, проанализировав свой опыт, я выделяю два варианта. Если после ЧП, вроде тех, о которых шла речь, летчик остается самим собой — все в порядке, он настоящий профессионал; если же с ним происходит надлом, если он начинает избегать всякого риска, перестает видеть в своей работе глубоко заложенное в ней романтическое начало — летать он будет, но одним асом станет меньше. Иные после ЧП меняются настолько, что их трудно узнать — будто подменили человека.
Я не имею права их осуждать, — заканчивал свой монолог Валерий. — Ведь в пилотском свидетельстве два талона: если один вырежут, то при следующем ЧП свидетельство просто забирают, а восстановить его — дело далеко не простое, много крови испортишь. Жаль бывает, конечно, что сроднишься с пилотом, а потом, стараясь не обидеть, с ним расстаешься, но что поделаешь — «прыгающим» нужны асы без страха и упрека…
…И вот смотрю я сейчас на фотографию, историю которой только что рассказал, и вновь думаю о ни с чем не сравнимой роли случая в нашей жизни. Я часто вспоминаю об этом — «зациклился», как говорят, но моя вера в случай непоколебима: хватайся за него — и дерзай, положась на удачу, как где-то, кажется, говорил Бернард Шоу. Итак, через час я уже был уверен, что это сюжет повести о летчиках и пассажирах, по воле судьбы оказавшихся в экстремальной ситуации; через неделю-другую я пошел оформлять командировку в Арктику, а еще через несколько недель вместе со своим старым полярным другом Львом Череповым вылетел на Северную землю — собирать материал.
Но с Лукиным мы расстаемся лишь временно. Спустя восемь лет после нашей первой встречи я вновь прилетел к нему и о том, что узнал и увидел, расскажу в заключительной части этого повествования — тем более что на сей раз мне повезло, интересные события случились и при мне.
Впрочем, за эти самые восемь лет мы не раз встречались — когда Валерий возвращался из Арктики, из очередной «прыгающей» экспедиции. Все эти годы он летал над приполюсными широтами, искал на ледяных полях с их взорванным пейзажем взлетно-посадочные полосы, участвовал в столь захватывающих дух первичных посадках и прыгал на неверный лед.
А таких посадок и прыжков у Валерия Лукина была уже тысяча…
СТО ДРУЗЕЙ
Подаренная Лукиным фотография завела меня, как часовая пружина: пожалуй, ни разу еще в своих литературных интересах я не развивал столь бурной деятельности.
Прежде чем вылететь на Северную землю для изучения обстановки, мне нужно было решить, по какой причине терпит аварию самолет.
Я выбрал обледенение — и потому, что оно типично для попавших в переохлажденную облачность самолетов, и потому, что уже был неплохо знаком с этим грозным и малоизвестным читателю явлением: как раз несколько месяцев назад я закончил работу над повестью о гибели судов от обледенения.
Перо тянет назад! Идея повести «Одержимый» тоже родилась по чистой случайности — в разговоре с моим бывшим начальником станции СП-15 Владимиром Пановым. После трагических событий в Беринговом море, когда в течение нескольких часов от обледенения перевернулись вверх килем четыре советских и три японских рыболовных траулера, в море вышли научные экспедиции — с целью изучить способы борьбы с этой опасностью. А как изучишь, если не вызвать огонь на себя — не пойти на обледенение? Одна экспедиция погибла, другие завершились удачно; участники одной из экспедиций, Владимир Панов и его товарищи, и дали мне бесценный материал для повести. Потом я тоже вышел в плавание, чтобы своими глазами увидеть, что такое обледенение, изучил всю научную литературу, которую смог достать, и за год стал приличным специалистом по обледенению судов — настолько приличным, что удостоился, пожалуй, высочайшего в своей жизни комплимента. Когда мне нужно было понять, благодаря каким маневрам судно остается на плаву в штормовую погоду при критической массе набранного льда, я напросился в гости к известному полярному капитану и писателю Константину Бадигину. Уточнив, что именно мне требуется, Константин Сергеевич подверг меня экзамену, подумал и сказал: «Пожалуй, мне нечего добавить, теоретически в этих вопросах вы разбираетесь не хуже капитана». Помню, в тот день я не мог работать — задыхался от гордости.
Итак, я решил, что мой самолет пойдет на вынужденную посадку из-за сильнейшего обледенения. Но одно дело море и совсем другое воздух — разные стихии. Пришлось вновь идти на выучку к полярным летчикам, которые уже не раз и не два меня выручали.
Герои периода «бури и натиска» (возьми любого — имя!), открывавшие первые дрейфующие станции, и зачинатели «прыгающих» экспедиций, эти незаурядные люди давно уже на пенсии; иные стали «старыми ворчунами» и ревниво относятся к своим летным внукам, другие признают, что внуки достойно приняли из их рук штурвалы, и радуются каждому новому достижению в небе полярных широт; яркие индивидуальности, все эти люди схожи в одном: за каждым — биография, которая не влезет ни в одну анкету, событий — на целую книгу!
Отчаянно рискованные, но всегда тщательно продуманные полеты Николая Белова, одного из главных персонажей моей полярной трилогии, мне и придумывать не пришлось — все они были в действительности. Одним из прототипов Белова стал Виктор Михайлович Перов, летчик «божьей милостью», красивый и могучий человек, во вред себе слишком прямой и не склонный к компромиссам. Если наше появление на свет и вся дальнейшая жизнь — дело случая, то таких случаев в жизни Перова было множество: и рождался заново, и воскресал из небытия (в начале войны сбили — горел, упал, выжил), и чудом вновь не погибал — впрочем, для полярных летчиков, как и для летчиков-испытателей, явление нормальное, совершенно благополучных везунчиков среди них нет. Как и другой прототип Белова, Михаил Завьялов, Перов в свое время был представлен к Золотой Звезде, но, как и Завьялов, не удостоился высокой награды из-за разных случайностей, среди которых не последнюю роль сыграл строптивый характер. Но если из-за этого остался шрам на сердце, то история с другой наградой получила широкую известность.
В свое время сенсационные сообщения о подвиге экипажа Перова, спасшего от неминуемой гибели группу бельгийцев в Антарктиде, облетели весь мир; по возвращении Перов принял из рук королевы высший бельгийский орден и вообще «стал своим в августейшей семье» — среди спасенных был принц де Линь; забавна дальнейшая судьба этой награды. Время от времени к Перову обращались из крупного музея с просьбой временно предоставить редкий орден для очередной экспозиции; Перов, человек покладистый, соглашался, и за орденом приезжала миловидная сотрудница музея. В конце концов супруга Перова, которой визиты красавицы не доставляли особого удовольствия, в сердцах сказала: «Отдай ей этот орден совсем, нечего сюда приезжать!» Перов так и сделал, и теперь, когда его приглашают либо в Бельгию, либо на приемы в бельгийское посольство, берет в музее свой собственный орден под расписку!
Перов много и охотно мне помогал, равно как и бывшие члены его экипажа Владимир Васильевич Афонин и Борис Семенович Бродкин; долгими часами рассказывал мне случаи из своей летной жизни Михаил Григорьевич Завьялов, тот самый, который эвакуировал с Новолазаревской группу Гербовича, используя в качестве ледового аэродрома айсберг; делились своими воспоминаниями старейшины полярной авиации Марк Иванович Шевелев и Илья Павлович Мазурук, а Михаил Алексеевич Титлов до мельчайших подробностей припомнил, как при вынужденной посадке сел «на брюхо», когда его самолет обледенел… Словом, еще до полета на Северную землю я точно знал, что происходило с самолетом, вынужденная посадка которого должна была стать завязкой повести.