Страница 19 из 51
А вот что касается самого интересного, которое происходит без вас, — продолжал Валерий, — то, к счастью, это бывает действительно так, и лично я это приветствую.[6] Попадешь в ЧП — отвечай потом за посторонних, почему взял на борт. И вообще — «интересные», как вы говорите, ситуации нам решительно не нужны: чем меньше острых ощущений, тем лучше для работы. Вот, к примеру, случай, я назвал бы его образцово-показательным — такой эффект он произвел на двух фотокорреспондентов, которые при помощи мощного нажима сверху оказались на борту нашего ЛИ-2. В Арктику они прилетели, кажется, впервые, были наслышаны о «прыгающих» и не скрывали своих мечтаний — отснять потрясающие воображение кадры для какой-то выставки; нам, конечно, тоже были обещаны фотографии: «Давайте адреса, можете не сомневаться!» Полетели. Начало было удачное: произвели вполне благополучную посадку на приличной льдине, выгрузили оборудование и решили сделать станцию на расположенном рядом и затянувшемся молодым льдом бывшем разводье. Мы часто так делаем: людей тонкий лед вполне выдерживает, зато бурить лунку легче — помните, как потели на точке 34, пока двухметровый лед не пробурили? Итак, поставили палатку, зажгли горелку, начали гидрологию — и тут к нам заглядывает Илья Палыч, который занимался ледовыми наблюдениями.
— Тепло у вас, хорошо, — говорит каким-то особенным тоном. — А не хотите, ребята, выйти полюбоваться интересной картиной?
Мы взглянули на непроницаемое лицо Ильи Палыча — и выскочили из палатки. Смотрим — к нам медленно приближается противоположный край разводья, и лед «хруст-хруст»… Довольно противный звук, очень мы его не любим. Странная картина: при полном безветрии идет сжатие льда. Сматывать удочки? Работы жалко, приборы уже опущены.
— Можем, успеем, Палыч? — спрашиваю.
— Вполне вероятно, — отвечает с неподражаемым спокойствием. — Думаю, в твоем распоряжении имеется от одной минуты до месяца, более точно прогнозировать не берусь.
Черт знает, что делать! Мнемся, стоим смотрим — вроде бы успокоилось. Вернулись в палатку, продолжаем работать, но энтузиазм не тот; краешком глаза поглядываем в окошечко. Вдруг — как пойдет на нас противоположный край! Метров двадцать разводья съел буквально за две минуты. Теперь шутки в сторону: быстро складываем палатку, начинаем поднимать батометры… Опять все стихло! Так, Арктика играет с нами в «кошки-мышки»… А вдруг повезет? Снова продолжаем работу, но с очень большой оглядкой, нервишки уже натянуты. А фотокорреспонденты бегают вокруг, щелкают затворами, торосы снимают, нас за работой — сплошные восторги! Они в неведении, они не понимают, что, может быть, придется вместо «ура» «караул» кричать… Ладно, пусть пока что восторгаются. Работаем минуту-другую — и тут началось по-настоящему: разводье вспучилось, треснуло, противоположный край уже не пошел на нас, а помчался, и без остановки. Под нами прошла трещина; мы забегали по воде, палатку и ящики с приборами на основную льдину закинули, а остается еще лебедка на полозьях весом почти в полтора центнера и трос с батометрами в лунке, метров триста. Что смогли, вытащили; трос откусили и потащили лебедку к основной льдине, а она уже возвышается над разводьем сантиметров на шестьдесят — семьдесят; лед под нашими ногами разъезжается, мы уже по колено в воде, а корреспонденты, страшно довольные, стоят в безопасности на основной льдине и снимают крупным планом «накал человеческих страстей» — верные призы на выставках.
Лебедку мы втащили наверх в самое время: началось настоящее торошение; льдина, на которой стоял самолет, стала трескаться; летчики снимают чехлы, моторы заводят, выруливают подальше от трещин… Тут смысл происходящего дошел наконец до наших корреспондентов: сообразили, что снимают, может быть, сцены своей собственной гибели, и — бегом к самолету.
Взлетели на «святом духе»: льдина, на которой только что находился самолет, превратилась в бесформенную груду обломков.
— Хорошо поработали, ребята? — безмятежно спросил заметно побледневших пассажиров Романов. — Все отсняли или, может, вернемся, если не успели?
И один из корреспондентов, всмотревшись вниз, от души высказался:
— В гробу я видел такую работу!
Обещанных фотографий мы так и не получили.
НОСТАЛЬГИЯ ПО ЛИ-2
— Да, тогда у нас еще был ЛИ-2, — с мечтательной грустью проговорил Лукин. — Не самолет — поэма! Никогда у полярников не было и, боюсь, никогда не будет такой машины…
Неоднократно было проверено: если Лукин на кого-то из ребят рассердился и, сузив глаза, начинает отчитывать металлическим голосом, не стоит суетиться и оправдываться. Надо выбрать момент или просто так, пусть невпопад, произнести магическую фразочку: «Эх, был бы у нас ЛИ-2…»
И эти, казалось бы, ничего не значащие слова производят на начальника экспедиции колоссальное впечатление. Виновный, из которого только что делали лапшу, может вздохнуть с облегчением: словно переключенные невидимым рычагом, мысли Лукина обращаются в недавнее и прекрасное прошлое, когда «прыгающие» еще летали на ЛИ-2. Тогда-то вместо металла в голосе Лукина и появляется мечтательная грусть.
Мы с Валерием часто говорили на эту тему, с годами она не потеряла для него остроты. Вот один из его монологов, записанный практически дословно.
— Почему полярники, все до единого, так любили ЛИ-2? Учтите — все до единого, не знаю никого, кто относился бы к нему равнодушно. Это был удивительный самолет, практически всепогодный, с идеальной аэродинамикой. Кто-то из конструкторов сказал: «Хорошо летает именно красивый самолет». Так ЛИ-2 был очень красив: его геометрия, все его обводы были настолько пропорциональны, что он больше всех других самолетов походил на птицу, это совершенное творение природы. Поразительной красоты машина! Мы и любовались ею как птицей, распластавшей в полете свои крылья… А сколько раз его выручали изумительные аэродинамические характеристики, от скольких аварий они его уберегли! Помните случай, когда у Анатолия Ивановича Старцева при взлете отказали рули высоты? Для любого другого самолета — верная авария, а ЛИ-2, эту стальную птицу, поднял воздушный поток! Изумительная машина; опытный летчик мог творить на ней чудеса — и творил, на наших глазах. Что ж, если свои идеалы есть в любой области человеческой деятельности, то для нас, полярников, идеальный самолет воплотился в ЛИ-2…
А радиус действия? Официальный — девятьсот километров, но мы летали в тысячу сто, значит, всего — две тысячи двести. Какая автономия полета! Этот самолет на весь период экспедиции был нашим домом, в нем можно было и отдохнуть — особенно, прошу не обижаться, если на борту не было посторонних, и приготовить обед, и, главное, запросто разместить все оборудование. Бесценной особенностью ЛИ-2 было то, что он мог произвести посадку на неподготовленную полосу — то, чего не могут себе позволить другие самолеты, за исключением «Аннушки»; и длина такой площадки должна была быть всего лишь шестьсот метров, а лед — 50–60 сантиметров! ЛИ-2 — это и «прыгающие» экспедиции, и ледовая разведка, и санитарные рейсы, и поиски льдины для дрейфующих станций, и высадка туда группы руководителя полетов — для подготовки ледового аэродрома… Нет ЛИ-2 замены! АН-2, конечно, хорошая машина, но радиус действия слишком малый, и груза на борт берет немного, и тесно в нем — ни лечь, ни сесть, ни встать… А вертолеты и летают недалеко, и дороги очень: МИ-6, например, повернул винт — ведро керосина… ИЛ-14 — тоже отличная машина, но и разбег у него куда больше, и для первичных посадок не очень-то он приспособлен — только на подготовленную полосу. Кстати, скоро и ИЛ-14 не будет, выпуск прекращен… И все-таки самый жестокий удар, просто нокаут — списание последнего ЛИ-2…
Под этим монологом Лукина могут без раздумий подписаться все полярники. Они и сегодня, спустя много лет после списания ЛИ-2, не могут понять: почему их оставили без этой замечательной и, скажем прямо, пока что незаменимой машины?
6
Спустя несколько лет, когда я снова был с «прыгунами», Валерий со вздохом скажет: «Дождались, да? Вот и при вас произошло „интересное…“. — В.С.