Страница 5 из 13
Помимо монополии на информацию воюющее советское государство прибегало и к другим механизмам мобилизации людей и ресурсов, в том числе к «ритуализованному» «принудительному социальному давлению», о котором пишет Кристи Айронсайд в статье «Деньги для победы: социальная динамика привлечения средств населения СССР в тылу». Она утверждает, что сбор средств в СССР в военное время следует рассматривать как продолжение довоенной политики привлечения ресурсов для сталинской индустриализации на основе «круговой поруки», вынуждавшей всех в той или иной мере принимать в этом участие. Соответственно «добровольные» денежные вклады в период войны были стилизованы под «священный долг» каждого советского гражданина. Так удалось выудить «у граждан миллиарды рублей». Более того, постоянное социальное давление подпитывалось «личными мотивами»: у каждого на фронте был родственник или близкий человек. Вклады в государственные фонды военного времени сочетали в себе, таким образом, добровольное пожертвование и государственное принуждение, заключает Айронсайд.
Однако принуждение и монополия на пропаганду не были единственными опорами воюющего советского государства. К тому же само оно не было всемогущим. Хотя «Сталин действительно получил дополнительные властные полномочия, превосходившие те, которые он имел до войны», Олег В. Хлевнюк в своей статье «Административные практики в советском тылу: между централизацией и автономией» указывает, что советское государство сконцентрировало в своих руках, централизовало власть задолго до войны. Пусть ГКО в кратчайшие сроки и перенаправило ресурсы из сферы потребления на нужды войны, дальнейшая концентрация государственной власти была невозможной. Применительно к военному времени следует говорить о «сочетании централизации и децентрализации в виде делегирования функций». Москва назначила региональных уполномоченных ГКО и ЦК ВКП(б). Принимая решения и распределяя ресурсы, она искала баланс между этими уполномоченными и местными властями. Признавая, что последние были зачастую лучше информированы о ситуации на местах, притом избегали конфликта с центром, Москва была склонна ориентироваться скорее на них, держа в узде своих уполномоченных. В результате, заключает Хлевнюк, военное время характеризуется «распространением автономных административных практик» в советском тылу.
Конкретный пример ограничения вмешательства сталинского государства в жизнь людей в годы войны приводит Лэрри Холмс в статье, посвященной размещению в Кирове переправленных туда людей, предприятий, учреждений, наркоматов. Масштабная, массовая эвакуация, организованная, пусть со многими недочетами и ошибками в столь критической ситуации, помогла СССР победить в войне, утверждает Л. Холмс. Но при этом обращает наше внимание на более чем прохладное отношение к эвакуированным по мере того, как эвакуация затягивалась, а также неудачные попытки Москвы посредством приказов из центра разрешить острые конфликты между эвакуированными наркоматами и региональными властями на местах. «Сверхцентрализованная советская система», по утверждению Холмса, «была чрезвычайно неповоротлива и неэффективна»[54].
Несмотря на все сложности и промахи, советское государство все же демонстрировало в годы войны необычайную жизнеспособность. В том числе в преодолении разрухи и налаживании порядка в повседневности, а не только на полях сражений. Дональд Фильцер считает, что оно «спасло следующее поколение». В условиях острейшей нехватки продуктов питания государство вынуждено было принять «болезненное решение»: поставлять продовольствие в первую очередь солдатам и работникам оборонной промышленности. Как следствие, даже младенцы и маленькие дети страдали от недоедания и болезней, особенно в 1942 г. Чтобы сохранить им жизнь, инициировали разные оздоровительные кампании, открывали специальные столовые и молочные кухни, заводили приусадебные хозяйства при детских учреждениях. С разным успехом. Но, как утверждает Фильцер, астрономические показатели детской смертности резко снизились в 1943–1944 гг. – выдающееся достижение в столь ужасных обстоятельствах.
История повседневности (Alltagsgeschichte), зародившаяся как исследовательский тренд в германской историографии 1980-х гг., набрала популярность и в постсоветских исследованиях советского социума[55]. Используя историко-антропологический подход вместо историко-партийного, преобладавшего в советской историографии, сегодняшние исследователи сместили фокус на материальные, культурные и частные стороны жизни простых людей в тылу[56]. Внимание к быту и будням простых граждан созвучно преобладающему в немецкой науке направлению: акцент на человеке, на его частной истории в конкретных обстоятельствах, на «поведении людей в повседневной жизни»[57].
С «прозой повседневной жизни» нас знакомит статья Михаила Ю. Мухина «Советские авиастроители в годы Великой Отечественной войны: повседневная жизнь на фоне войны». Авиастроение имело огромное значение для Советского Союза в годы войны. Однако Мухина интересует не столько его вклад в победу, сколько суровая повседневность советских авиастроителей в годы войны – вопросы жилья, питания, организации производства и др., на которую также наложила свой отпечаток эвакуация предприятий на сотни километров на восток. Их положение, как и в целом по стране, было удручающим, особенно в 1941 г.
Не удивительно, что в таких условиях молодые, не очень хорошо обученные, плохо одетые и обутые рабочие массово дезертировали с предприятий. Но, учитывая недостаток рабочих рук, руководители предприятий зачастую не сообщали об этом властям, полагая это контрпродуктивным (позиция Мухина совпадает в данном вопросе с позицией Крага). Более уместным они считали поощрять наиболее способных и квалифицированных работников. Вопреки тяжелейшим условиям производительность в этом секторе военного производства росла, причем во многом благодаря «трудовому энтузиазму»: «персонал авиапредприятий массово участвовал в соцсоревновании, стахановском и ударническом движениях, движении «двухсотников» и др.». И этот энтузиазм компенсировали разными формами натуральных поощрений: правом на дополнительное питание, продуктовыми пайками, промтоварами и др.
Именно «нормальное питание» было приоритетом советской повседневности военного времени. Это был вопрос жизни и смерти[58], особенно в 1942 г. Выживание многих зависело от их подсобных хозяйств и огородов. Об этом пишет Эуридика Чарон Кардона в своей статье «Движение огородничества в советском тылу в 1941–1945 гг.» Государство инструментализировало огородничество как патриотический долг. Так оно переложило ответственность за продовольственное обеспечение на самих граждан, высвободив тем самым необходимые ресурсы для передовой. В результате война способствовала передаче навыков огородничества, в том числе последующим поколениям, привила культуру огородничества советскому обществу[59]. В войну это помогло советскому государству и людям выжить.
Ежедневное взаимодействие государства со своими гражданами формировало советский образ жизни в тылу[60]. Статья Евгения Ф. Кринко «Пропаганда и слухи в повседневной жизни советского тыла (1941–1945)» ярко иллюстрирует это взаимодействие. С одной стороны, официальная пропаганда Совинформбюро, с другой – слухи и сплетни являлись двумя главными источниками информации для населения Советского Союза. Кринко утверждает, что сам феномен сплетен и слухов в советском обществе подогревался глубоким расхождением между государственной пропагандой и реальным военным опытом: официальная и неофициальная информация сосуществовали, формируя «две правды» о состоянии дел. Желая предотвратить растерянность и панику, государство объявило распространение слухов уголовным преступлением; так оно, правда, с переменным успехом, пыталось контролировать недоступные ему «сферы жизни».
54
См.: Holmes L. E. War, Evacuation and the Exercise of Power. The Center, Periphery, and Kirov’s Pedagogical Institute, 1941–1952. Lanham: Lexington Books, 2012.
55
Кринко Е. Ф., Тажидинова И. Г., Хлынина Т. П. Повседневный мир советского человека 1920-1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформации. Ростов н/Д., 2011. С. 9–25.
56
Козлов Н. Д. Повседневная жизнь в советском тылу в годы Великой Отечественной войны в отечественной историографии начала XXI в. // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. 2014. № 2 (4). С. 30–45.
57
Steege P., Bergerson A. St., Healy M., Swett P. E. The History of Everyday Life: A Second Chapter // The Journal of Modern History. 80 (June 2008). P. 361. Естественно, жизнь простых граждан может многое сказать о власти и, наоборот, материальное и идеологическое измерения войны неразрывны, см.: David-Fox M. The People’s War: Ordinary People and Regime Strategies in a World of Extremes // Slavic Review 75. No. 3 (Fall 2016). P. 551–559.
58
Hunger and War: Food Provisioning in the Soviet Union during World War II // eds. D. A. Filtzer, W. Z. Goldman. Bloomington, Indiana: Indiana University Press, 2015. P. 17, 24–25, 43, 286, 302.
59
Кардона Э. Ч. Движение огородничества в советском тылу в 1941–1945 гг.
60
Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times; Soviet Russia in the 1930s. Oxford, UK: Oxford University Press, 1999. P. 3.