Страница 7 из 8
Американский исследователь М. Э. Малиа посвятил данной проблеме монографию «Запад и русская загадка. От медного всадника до мавзолея Ленина»[77], в которой анализирует то, как трансформировались представления о Российской империи и Советской России в Западном мире. В связи с нашим исследованием интерес представляют две первые главы, где Россия предстает для западных наблюдателей как образец сначала «просвещенного деспотизма», а затем «восточного деспотизма». В центре внимания Малиа в этих главах находится восприятие российского варианта просвещенного «деспотизма» на Западае, прежде всего во Франции, а также точки зрения рождавшегося гражданского общества на монархическую Россию после того, как мечты европейцев о просвещенном идеальном правителе в революционном 1789 г. достигли своего пика и вскоре исчезли. Малиа осторожен с использованием терминов; так, в одном из немногих случаев, когда он говорит о «либеральном общественном мнении», речь идет о реакции в Англии и Франции на второй и третий разделы Польши, но он не расшифровывает эту концепцию[78]. В другом случае он высказывает тезис о том, что просвещенная элита XVIII в. (аристократы, философы, политики и другие) не противопоставляла Россию Западу, а Запад России, несмотря на все свои разногласия, элита полагала, что Россия – это продолжение Европы на Восток; культурных категорий, позволявших бы такое противопоставление, еще не существовало[79]. Но политическая риторика и реальная политика не совпадали. Победы революционных армий Франции в 1794–1795 гг. настолько расстроили «концерт европейских держав», что выгодоприобретательницей в итоге становится именно Россия, получившая, по мнению Малиа, полную свободу действий в «своей части мира»[80]. Монография Малиа имеет ценность, как опыт широкого обобщения по данной теме, хотя многие утверждения автора нуждаются в уточнении или изначально имеют дискуссионный характер. Например, тезис о том, что в 1768 г. европейские наблюдатели смотрели на Россию как на мощное государство, но не уделяли большого внимания ее социальной системе[81]. (Вышеперечисленные труды российских, французских, английских историков показывают, что вопрос о цивилизационном пути России и ее общественной структуре был основным для большинства мыслителей XVIII в., а тезисы о «русской опасности» использовались прежде всего в прессе, особенно в периоды военных конфликтов.) Выводы Малиа о том, что новый образ России в Европе формировался не до, а после 1815 г., вполне укладывается в устоявшуюся в англо-американской историографии концепцию. По его мнению, «золотоая легенда» о России (точнее, легенда об успехе Просвещения в России) именно в это время была деактуализирована, а ей на смену пришла «черная легенда» о русском деспотизме[82]. Отметим, что Мартин Малиа в своей монографии не останавливается специально на сочинениях о Российской империи, опубликованных в период Французской революции и наполеоновских войн.
Аргентинский исследователь Е. Адамовский – автор обобщающего труда «Евроориентализм. Либеральная идеология и образ России во Франции (1740–1880 гг.)»[83] предпринимает попытку обобщения очень широкого спектра мнений. Его труд – конкретизация и развитие выводов Малиа, но уже только на французском материале. Самого же Е. Адамовского интересует эволюция образа России в либеральном дискурсе протяженного периода – с 1740 до 1880-х гг. Адамовский рассматривает сначала философские дебаты о России в период «от Монтескье до Мабли», роль Дидро в зарождении «либерально-буржуазного» образа России и, наконец, эволюцию «либерально-буржуазного» образа России в текстах Леклерка, Левека, Шерера, Сегюра. Разбираются социалистический и консервативный взгляды на Россию, эволюция ее образа в среде ученых, развитие «дискурсивной формации о евроориентализме», параллели между восприятием образов России и США. При этом автор в определении хронологии своей работы ссылается на броделевский термин «большой длительности». Можно в этом усмотреть и определенное влияние авторов «критической школы» французской историографии. Адамовский предлагает относительно краткий и ретроспективный очерк взглядов известных мыслителей на современную им Российскую империю, сознательно абстрагируясь от рассмотрения того, как на эти самые взгляды влияли военные конфикты, дипломатия, динамика торговых отношений и культурных связей. Введение Адамовским своей особой терминологии делает эту работу оригинальной, но требует уточнений. Ведущие исследователи творчества Дидро и других просветителей, их связей с Россией аналогичными конструкциями не пользуются[84]. Определить тех или иных просветителей в качестве основателей некоего «либеральнобуржуазного» типа дискурса можно с большой натяжкой[85]. Скептические оценки российской политики, представителей правящей династии, «петровского мифа», критика внешней политики Екатерины II звучали и со стороны условных «либералов», и со стороны условных «консерваторов», если, конечно, нарушая научный принцип, перенести эту политическую классификацию, устоявшуюся только после Революции, в середину XVIII в.[86] Синтез Адамовского в виде «либерально-буржуазного» образа и вовсе выглядит оксюмороном. Термин «буржуазия» в разные периоды имел разное значение, во второй половине и конце XVIII в. вообще нельзя говорить о единстве этой социальной группы[87]. Социальная стратификация раннего Нового времени не связана с формированием политической идеологии века XIX в. Иначе говоря, связка понятий «буржуазия» и «либерализм» выглядит как плод воображения, умозрительная социологизация. Искусственный конструкт предопределяет и искусственность выводов автора. Источники периода Французской революции и Наполеоновских войн Адамовский специально не анализирует.
В контексте изучения социокультурной проблематики данной эпохи рассматриваются коллективные представления французов о России в канун и во время Отечественной войны 1812 г. B. Ададуровым[88]. Новаторский подход к известным проблемам позволяет автору полагать, что авторы революционной поры продолжали ретранслировать фобии и предубеждения: «Эти предшественники современных политологов, прибегая к аргументам не только злободневного, но и исторического характера, пытались отождествить ценности западной цивилизации с современной моделью французского ощества, а варварство с ее консерватиным русским антиподом»[89]. На наш взгляд, работа В. Ададурова, который делает сравнительный анализ текстов 1790-х и 1800-х гг. (П. Парандье, Ш.-Л. Лезюра и др.), проводя линию преемственности вплоть до
C. Хантингтона, еще раз показывает, что изучение памфлетов периода Французской революции 1789–1799 гг. остается открытой темой для исследования[90].
Таким образом, несмотря на обилие серьезных научных работ истории формирования представлений о Российской империи в Европе Века Просвещения, о проблематике франко-российских отношений конца XVIII в., стойкий исследовательский интерес к ним не ослабевает ввиду применения новых исследовательских методик, концепций, но гораздо реже в связи вовлечением в научный оборот новых архивных источников. Однако разные аспекты соответствующей тематики изучены далеко не равномерно. Так, история эволюции образа России в общественном мнении Франции периода Революции по-прежнему остается одним из недостаточно исследованных сюжетов.
77
Malia M. Russia under western eyes: From the bronze horseman to the Lenin mausoleum. Cambridge, 1999. Ссылки даются по изданию в переводе на французский язык: Malia M. L’Occident et l’énigme russe: du cavalier de bronze au mausolée de Lénine / Trad. de l’anglais par J.-P. Bardos. P., 2003.
78
Malia M. Op. cit. P. 104.
79
Ibid. P. 96.
80
Ibid. P. 102.
81
Ibid. P. 97.
82
Malia M. Op. cit. P. 107.
83
Adamovsky E. Euro-Orientalism: liberal ideology and the image of Russia in France (c. 1740–1880). Oxford, N. Y., 2006.
84
Дж. Годжи, Ж. Дюлак, С. Я. Карп, С. А. Мезин и др.
85
Отношение просветителей к проблеме «просвещенного деспотизма» на примере русских государей, к проектам колонизации России, да и к возможности цивилизации империи демонстрирует плюрализм многочисленных альтернативных «образов» России, в период космополитизма и доминирования французского языка особая «национальная оптика» восприятия другой страны размывалась. См.: Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004.
86
Т. н. «консерваторами» условно можно назвать ту часть просвещенной элиты, которая состояла из высшей аристократии, духовенства, верхних страт «третьего сословия», а «левыми» – философов и литераторов, критиковавших двор, сословное неравенство, религиозную нетерпимость и цензуру. При этом двор, аристократия, литераторы, журналисты придерживалась общих ценностей, чиновники молчаливо покровительствовали «литературной республике». См., например: Даунтон Р. Поэзия и полиция. М., 2018. Из работ Дарнтона видно, что и подлинной оппозицией двору были высшие аристократы и их клиентела, которые вовсе не считаются идеологами либерализма, речь часто шла о борьбе за влияние на власть и общественное мнение.
87
Анализ понятия «буржуазия» в историографии с учетом исследований последних десятителетий см.: Чудинов А. В. Французская революция: история и мифы. М., 2007. С. 27–29.
88
Ададуров В. Война цивилизаций: социокультурная история русского похода Наполеона. Т. 1. Киев, 2017.
89
Ададуров В. Указ. соч. С. 15. Отметим, что в нашем исследовании уделяется внимание как полярным представлениям о России периода 17891799 гг., так и промежуточным «версиям»: от скептического взгляда до восторга перед Россией как «последним бастионом Просвещения». О возникновении русофобии в недрах исполнительной власти Франции см., например: Митрофанов А. А. Россия как «антипод Французской революции»: политическое бюро Директории и генезис русофобии во Франции // Диалог со временем. № 64. 2018. С. 102–111.
90
По мнению В. Ададурова, яркими примерами реакции французской общественной мысли последнего двадцатилетия XVIII в. являются тексты П.-Ш. Левека и Ш.-Ф. Массона. См.: Ададуров В. Указ. соч. С. 14–15.