Из Тьмы

Голод? Он быстро трансформируется в злость и убийственное намерение.

Алчность? Я довольно равнодушен к богатствам и роскоши, больше ориентируясь на свой комфорт и достаточность ресурсов.

Жадность? Ну, собственническое чувство во мне довольно сильно, но какой толк от гипотетической ауры жадности?

Отчаянье? Слишком неприятное чувство, чтобы себя накручивать. Хотя прикинуться дементором могло быть забавным.

Похоть? Опять мимо.

Что ещё? Разве что, радость и дружелюбие? Тёплое солнышко, ароматы из кафе и ресторанчиков, светлые, людные, но не переполненные народом улочки и переплетающееся, но не сливающееся в какофонию звучание музыкальных инструментов настраивали на позитивный лад. Этот позитив я попытался разжечь и выпустить вовне. Что-то даже получилось, по крайней мере, взгляды прохожих стали чуть светлее, улыбки на лицах появлялись чуть чаще. Или мне так показалось из-за изменившейся точки зрения? Может быть. В таком случае быть добрым человеком действительно приятнее, чем злым — сознание пропускает плохое, зато видит хорошее. Жаль, что долго это продлиться не могло.

Я помог бабуле с тяжёлыми сумками донести ношу до дома, приподнял телегу, чтобы её хозяин смог насадить на ось слетевшее колесо, угостил гипнотизирующего лоток мороженщика мальца, местной вариацией пломбира. Но стоило пасторальной картине нарушиться, как рассеялась и «магия дружбы». Я не являлся добрым человеком, но, наверное, всё же и не злым. Несправедливость будила чувство несогласия, а невозможность устранить проблему с помощью силы вызывала раздражение.

Рожок с недоеденным мороженым упал на брусчатку, а прижимающий руки к пылающей от пощёчины щеке мальчик глотал слёзы обиды и непонимания, под излияния истеричной родительницы. Конечно, в жизни могло произойти разное, и иной раз хотелось кого-нибудь мучительно убить, что я прекрасно знал по себе, но срывать злость на собственном маленьком ребёнке? Да ещё не разобравшись, откуда у него вкусняшка называть сына малолетним вором и будущим бандитом? Я этого не понимал и не принимал. Зачем заводить ребёнка, если он тебе не нужен?

Самое неприятное — поменять ничего я не мог. Да, придавленная духовной силой дурная баба заткнулась и приняла к сведению, что мороженное является подарком, но изменит ли что-то её испуганный лепет, если она даже не поняла, что извиняться нужно не передо мной? А ведь эта «мать года» ещё сравнительно неплоха.

Сколько в Империи детей домашних боксёров, алкоголиков и наркоманов? Сколько из них вынуждено воровать, заниматься проституцией и попрошайничеством, чтобы у родителей появились деньги на выпивку или дозу? Сколько несчастных были искалечены компрачикосами* ради увеселения аристократов или черни в цирках уродов?

Изменит ли что-то так желаемое сестрой свержение прогнившего режима? Хех, разве что в худшую сторону, ресурсов-то после гражданской войны и передела власти станет меньше. Не то чтобы я любил детей, но сознательное или нет превращение безответных и, в общем-то, невинных существ в часть той грязи, с которой нужно бороться, будило неприятные эмоции. Обычное убийство, как по мне, честнее и в чём- то милосерднее.

И ведь это никак нельзя обосновать влиянием нехороших злыдней из правительства. Да, государство предпочитало не совать нос во внутрисемейные отношения граждан, но изгадили свой мир именно эти самые «добрые имперцы», благом которых так озабочена Акаме.

«Люди… дай им волю, они и рай изгадят», — умиротворённый взгляд сменился на саркастично-пренебрежительный.

/*Компрачикос — произошло от испанского comprachicos — «скупщики детей». Термин, которым Виктор Гюго в романе «Человек, который смеётся» окрестил преступное сообщество торговцев детьми. Компрачикосы похищали или покупали детей, умышленно уродовали их внешность, а затем перепродавали как шутов, акробатов, придворных карликов, певцов-кастратов и тому подобное, либо использовали в качестве попрошаек. Разумеется, Куроме использовала схожий по смыслу имперский термин./

* * *

В номере меня встретил радостно подпрыгивающий и бодающийся кролик.

Приятно когда тебя ждут. Даже если это кролик-зомби.

Благодаря увеличенной подпитке, питомец двигался заметно стремительнее, чем мог бы нормальный зверёк. Правда, даже на минимальную планку монстра он выходить не спешил, и если бы смог убить вооружённого человека, то только из-за фактора неожиданности. Я потрепал зверька за ушами. Благодаря развивающейся связи хозяин-тейгу-марионетка я знал, что пушистый Люцифер сыт и отлично себя чувствует. Люц, конечно, благодаря природе немёртвого, неплохо бы себя ощущал и без еды с питьём, но не знающая об этом факте рыжая любительница милых зверушек, тщательно обихаживала этот ласковый комок шерсти. Она даже купила специальный шампунь и щётку для вычёсывания меха! Иногда мне казалось, что Люцифер её действительно поработил.

Пока я играл с обрадованным моим появлением зверьком, к лицу пристала и не хотела сходить странная улыбка. Есть в этом какой-то извращённый юмор — гладить милого питомца, который искренне радовался возвращению хозяйки и помнить, что этот дружелюбный ушастик был не так давно собственноручно убит и обращён в нежить. Странное чувство.

Побаловавшись с питомцем и приведя себя в порядок, занял облюбованное «рабочее» кресло и продолжил разбирать внушительную стопку нетронутой прессы, чередуя это занятие с медитациями, короткими разминками и попытками через контрольную нить подключится к органам восприятия питомца.

Когда вернулись остальные, я дочитывал презабавный цикл статей с рассмотрением действий войск генерала Эсдес на Юге. Понятно, что у трудящихся в «Имперском Вестнике» журналистов весьма… своеобразный взгляд на вещи. Но называть тактику выжженной земли милосердной? Воистину нет границ людскому лицемерию, как и глупости тех, кто верит в подобный бред.

Не то чтобы я считаю ход повелительницы льда и холода неприемлемым, наоборот, в противостоянии с уклоняющимися от прямого боя партизанами, по-другому сражаться было бы контрпродуктивно. Да и выбор между жизнями мирных граждан Империи и имперских же солдат и жизнями населения враждебных городов вполне очевиден. Только зачем упражняться в словесной эквилибристике? Странные люди эти журналисты.

Зато описывая откровенно людоедские дикарские обычаи, газетчики не слишком приукрашивали. Вероятно, потому что сложно придумать что-нибудь более весёлое, чем измыслили южане. Эти ребята обладали немалой выдумкой в вопросах пыток и зрелищного убиения. Думалось мне, что нормальный человек, побывав в какой-нибудь из имперских деревенек, где гостили «непримиримые» был бы обеспечен кошмарами на годы вперёд. Вскрыть живот беременной и учудить что-нибудь интересное с плодом? Поиграть в игру поймай ребёнка на копьё? Заживо скормить человека своим зверям или, в случае процветания в племени каннибализма, соплеменникам? Пф, цветочки! Вот если они не торопились…

Впрочем, и наши солдаты, в поселениях южан, тоже совсем не бабочек ловили. Война, как и всегда, больнее всего била по беззащитному населению в местах боёв, а не по самим бойцам или, тем более, тем, кто её развязал.

Оставив газету, направляюсь на выход из номера.

— А вот и наша беглянка! — воскликнул приветливо скалящийся Кей. — Ай-яй, Куроме-чи, разве можно бросать друзей в такой невыносимо тяжёлой битве? — парень держал в одной руке несколько пакетов, а в другой стянутую специальным ремнём стопку книг, видимо Акира нашла литературу по стимуляторам. Из-за плеча брюнета выглядывало напоказ нахмуренное лицо означенной особы. Рыжая сложила руки под грудью, пытаясь придать себе суровый вид, но по глазам заметно, что девушка пребывала в приподнятом настроении. Готов поставить ящик печенек, против подгнившего яблока, что нашего медика просто распирало от желания поделиться впечатлениями.

Я не ошибся. Вскоре мы все вместе сидели в ресторанчике, где рыжая и блондинка упоённо делились своими впечатлениями от города и похода за покупками. Не знай я обеих, решил бы, что Акира и Эрис давние подружки, так хорошо они успели спеться на фоне совместного шоппинга.