Галилео

Когда тряхнуло, Лилиан едва устояла на ногах и ухватилась за Энджи, как ей показалось, но, обернувшись, она увидела Обри. Энджи и след простыл. Не успели девушки дойти до Центрального Фонтана, как началось форменное безумие. Сначала навстречу им пробежали орги, направляясь к Скале Желаний, за ними медики с носилками и различными чемоданчиками. Затем абсолютно все начали бегать, устроив такое броуновское движение, что у Лилиан закружилась голова.

– Что случилось? – останавливала она пробегающих мимо одним и тем же вопросом.

Но люди смотрели пустыми глазами и пожимали плечами. Было очевидно, что никто ничего не знает. Наконец, от одного из оргов она кое-чего добилась.

– Говорят, что там кто-то со Скалы сорвался во время землетрясения.

На девушку тут же накатили дурные предчувствия. Ноги её подкосились, и, если бы не Обри, она обязательно упала бы в обморок.

– Держись, – сказала Обри чуть слышно, – это точно не Ярик.

Лилиан почувствовала внезапный прилив сил и ринулась в сторону Скалы Желаний. Обри побежала вслед за ней, но темп, заданный невестой Ярика, ей удержать было не под силу.

Уже издалека Лилиан увидела Ярика, стоящего на плоской вершине Скалы, и – это невозможно – Энджи. И они обнимались.

Слёзы ярости задушили девушку. Она прикрыла глаза и тогда за ними разлилась кроваво-красная пелена-туманность. Это чувствовалось, как удар хлыста, но затем перед залитыми солёной влагой глазами вновь предстали обнимающиеся Ярик и Энджи. В довершение кошмара, Ярик – её Ярик – поцеловал эту… эту… эту красивую сучку. Не в силах взирать на это, Лилиан развернулась и кинулась прочь, не разбирая дороги.

Обри проводила её взглядом, но на сей раз не последовала за ней. В девушке в самой зрело нечто новое, не похожее ни на что, испытанное прежде. Тяжёлое, щемящее чувство. Сегодняшний день грозился сломать её, но сейчас-то должно же быть всё хорошо. Правда, ведь? Ну, пожалуйста!

Навстречу ей два медика со скорбными лицами тащили носилки накрытые простынёй, по чьей-то непонятной причуде имевшей очертания человека. Раньше простыня была серовато-белой, но сейчас тут и там на ней расцветали кровавые цветы. Из-под простыни свешивалась рука. Молодая. Сильная. Уверенная…

Нет, не так. Эта рука принадлежала человеку, который раньше был молод, силён и уверен в себе. Сколько раз эта рука норовила залезть под платье Обри, но девушка решительно останавливала её, хотя на самом деле, наверное, желала ласк. Но она всегда говорила: «подожди». Подожди до Дня Семени. Подожди до Испытаний. Подожди до свадьбы. Он не дождался.

Обри упала на колени, закрыла глаза и зарыдала.

Перед её внутренним взором мельтешил хоровод различных видений. Вот они с МежВаном только встретились. Тогда он не понравился ей: наглый, самоуверенный, дерзкий. Вот их первая прогулка вдвоём: тогда он первый раз пытался залезть ей под юбку. Она первый раз не дала. Затем ей вспомнилось, как он полез к ней в бюстгальтер, чтобы пощупать грудь. И всё в таком духе. На деле воспоминания касались домаганий МежВана, но почему-то именно сейчас они казались Обри светлыми и преисполненными некоего возвышенного воодушевления.

Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится у человека перед глазами. Так ли это, или нет, – мы не знаем. Но можем с уверенностью утверждать, что прошлая жизнь с умершим человеком проносится у оставшегося в живых. Он (или она) забывает обиды, жалеет о несбывшемся, несмотря на то, что сам во многом не дал этому несбывшемуся сбыться, льёт слёзы о редких моментах взаимной теплоты, даже если они были вымышлены позднее. Сама память об ушедшем человеке становится артефактом и предметом поклонения. Внутри же оставшегося культивируется легенда, вымышленная реальность, не имеющая никакого сходства с настоящей. И, на самом деле, даже не важно, в худшую, или в лучшую сторону, в любом случае умерший, спустя некоторое время, становится однобоким.

Что теперь будет с ней, с Обри? Кому она такая вообще нужна? Вон эта Энджи, например, может менять парней, когда ей это только заблагорассудится. Даже у Лилиан – признанной на Галилео красотки – смогла отбить жениха. Да хотя бы и та же Лилиан – ей ничего не будет стоить найти нового.

А что теперь светит Обри? Обязательная пара. Какая нелепая смерть! Какой удар, когда всё только начало налаживаться и должно было закончиться свадьбой с МежВаном. Кого ей подсунет секта? Наверняка этого толстого урода, на которого даже глазам смотреть тошно. Ну почему всё так несправедливо? Почему всё так ужасно?

Обри потеряла счёт времени. Очнулась она от того, что вокруг всё непривычно затихло. Открыв глаза, она поняла, что смерть МежВана никого, кроме неё, не затронула. Все остальные продолжали праздновать День Семени. А сегодня вечером намеревались добраться до заветных утех. И плевать им было на того, кто не добрался до верха Скалы Желаний и сорвался из-за форс-мажорных обстоятельств. Если бы не землетрясение, он обязательно забрался на плоскую вершину и выкрикнул бы её – Обри – имя ввысь, богам.

Девушка поднялась, растёрла слёзы по лицу и поплелась к Центральному Фонтану.

Лилиан очнулась вдалеке от суеты, в заброшенном на вид месте, на вершине небольшого холма. С виду он был точь-в-точь такой же, на котором девушка привыкла коротать некоторые бессонные ночи, но конечно же не был им, потому что располагался гораздо ближе к центру.

Она давилась слезами и соплями и во весь голос проклинала Ярика, Энджи, День Семени, Секту и вообще всю Галилео.

Немыслимо!

Как они посмели? Как решились на такое преступление против неё – Лилиан? Наикрасивейшей девушки на Галилео (до появления это выскочки – Энджи, конечно). Как горька её судьба! Как низки предатели! А ещё на протяжении всех испытаний они пытались делать вид, что между ними ничего нет. Боги, они же даже Макса – человека, которому Лилиан всегда верила, – подговорили, чтобы он прикрыл этих недостойных рода человеческого.

Она самый несчастный человек во вселенной. И не найдётся ни одной живой души, чтобы пожалеть её. Всем плевать на неё и на её чувства. На обнажённые нервы, торчащие из груди, вместо сердца.

Слёзы орошали землю на холме и слабую растительность.

Ей сейчас нужно только одно – умереть.

Пускай эти непотребщики продолжают жить, а она уйдёт с достоинством и высоко поднятой головой. Пусть их мучает совесть, когда они узнают, что она умерла. Пусть они знают, что это из-за них так вышло. Пусть они плачут на её могиле. Пусть… пусть Ярик ничего не сможет с этой сучкой. Впрочем, какое ей – Лилиан – собственно, до этого дело? Ей пора.

В этот миг солнце прямо из зенита запрыгнуло за Край.

Стало темно и тихо. Лишь вдалеке слышались крики людей, празднующих День Семени.

– Ну и живите друг с дружкой! – закричала вдруг Лилиан вслед запрыгнувшему солнцу. – И будьте прокляты. И чтобы дети ваши уродами были. И чтоб Ярик пил не просыхая, как Редёхин муж. И чтобы Энджи окривела. И чтобы у вас Искру задуло. И чтобы…

Рыдания пресекли последующие проклятия, но они продолжали раздаваться внутри черепа девушки.

Наконец, горе и жалость к себе выдавили все остальные мысли.

– Привет, – раздался вдруг сзади знакомый голос.

00.22

Мозг проткнуло раскалённой иглой.

Макс, понимая, что сейчас вот-вот упадёт со скалы, подался всем телом, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь.

– Лежи! Ещё минут пять тебе надо лежать, чтобы лекарство сработало, как надо, – услышал он голос Энджи, который, хоть и был по-прежнему мягким и чарующим, содержал, тем не менее, ярко выраженные командные нотки.

Только теперь он – Максимус – юноша двадцати одного года от роду понял, что каким-то чудом избежал смертельного падения. Неужели Ярик в одиночку вытащил двоих? – нет, в это верилось с трудом. Каким образом тут оказалась Энджи? – Возможно ли, что это она помогла другу? – вряд ли, она – хрупкая девчонка, едва перешагнувшая порог совершеннолетия.