Слепая любовь

— Тиранид, подай гайку, — попросит Арбитр, протягивая руку в ожидании, что Край сделает это, но выполнения приказа не последовало, — Тиранид? — Науд выглянул из-под бортового «окна» гладя на зал. Тиранида нигде не было. По спине Око прошёл холодок, а когда это случается, то что-то произошло. Он незамедлительно выдвинулся вниз по лестнице к «Ласточке», — Ублюдок здесь что-ли? — с гневом спросил сам себя Око.

Он тут же пошёл по коридору, ведущей к комнате Уманке. И замер на долю секунды, чтобы переварить ту картину, что он увидел. Гадкое насекомое держало верх ногами его самку! Некая пелена осела на его глаза. Он смутно осознавал, что происходило и с ним, и после. Всё стало чужим сном… Он прорычал во весь голос, как только мог, от гнева и ярости. Рык, что издавал сейчас Яутжа, был призывом для соперника который вредил его самке-Яутжа. Но вряд ли сейчас Око осознавал, что издал такой рык. Теперь он действовал по инстинктам. Тело слушалось его природного голоса, нежели голоса разума. Тиранид даже не осознал, кто позади, так как, Арбитр быстро пробежал к нему, и сломал руку. Уманка упала на пол. Край не успел что-либо сказать, а хотел: «Это была ошибка, я не хотел трогать Уманку» или «Она твоя! Твоя! Я совершил ошибку, прости!», но его голову уже оторвали от верхнего тела. Яутжа яростно втаптывал его тело в пол, разломав тяжёлой ногой его грудь, его брюхо, его остальное тело. И когда ярость немного отступила, мол «враг повержен, твоей самке больше ничего не угрожает!», он посмотрел на Уманку. Он хотел броситься на ней, прижать к себе так крепко, что бы почувствовать своим сердцем, как стучит её. Но разум смог освободится из пут природных и крикнуть «Стой! Она не твоя самка! Это Уманка! Следуй Кодексу!»

— Я же сказал тебе сидеть в комнате, что тебе не ясно было в моих словах?! — с диким рыком подследственного стресса, прокричал Око. Он видел слёзы её, видел, как та дрожит, ну точно кролик! Но он гневался сильнее из-за того, что не может сделать желанного, а именно, прижать лоб к лбу, высказывая все свои чувства только этим движением. Вдохнуть её запах. Запутаться мандибулами в её волосах. Он как дикий, голодный зверь, прикованный цепями «Кодекса» перед вкусным, сочным травоядным. И только из-за этого, он гневался ещё больше, обиженный своей «правильностью».

— Прости! Прости, я просто… — её голос дрожал, побуждая желания Яутжа бурлить лавой в вулкане груди.

— Заткнись! Я тебе ясно дал понять не выходить куда-то!

— Прости!.. — она плакала в голос, только и могла что мямлить извинения. Нижние мандибулы Око стали свирепо щёлкать по жвалам, рискуя выбить из челюсти.

— Встала! — хотел бы он сказать по-мягче, да только не хотел выдавать дрожь в голосе, — как признак его слабости перед самкой, он же самец! — напрочь забыв о том, что стальной голос переводчика не переводит такое, — Иди! — крикнул он, наблюдая, как девушка медленно зашагала, и желание схватить её, было хуже смерти. Он может не сдержать инстинкты, — Иди! — крикнул он свирепее, и девушка пошла быстрее. Перешагивая обезображенное тело Тиранида, он поплёлся за ней. «Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись» — повторял он себе, дёргая за нижнюю мандибулу, успокаивая себя. Он старался таким образом подавить в себе природу, что вырвалась из него совсем недавно. Скорее всего, из-за тесноты общения с животными, в нём природа разыгралась не на шутку. И он становился более не сдержаннее в собственных желаниях. Ещё и скорый приход гона давит на виски и на кое-что ниже живота.

— Налево, — уже более спокойнее сказал он, подавляя свои желания, — Направо, — указывал он дорогу слепой девушке. И тут заметил, что незрячая идёт прямиком в стену, — Стой! — выкрикнул он и схватил её.

— Прости! — крикнула она, отдёргивая свою руку из лап Око и присаживаясь на корточки, прикрыла голову. Она выделяла немыслимый запах страха который совершенно не нравился Яутжу. Он не хочет, чтобы она боялась, — нет не так, — он не хотел, чтобы она вообще когда-нибудь боялась, не его, не остального мира. Защищать — это мысль крутилась в голове Науда.

— Ты бы ударилась об стену. Встань, — приказал он, но заметил, как её тело уже не может двигаться. Переживший стресс слишком сильно ослабляет тела Уманов, и это заметил Яутжа… Блять, нахер всех Уманов! Нахер всех Яутжа! Она важнее! Она стала важнее в миллионы раз! Ничто на свете уже не становиться важнее, кроме неё! Она его! Она только его! Она его самка!

— Я… Я… Я не могу… — заревела она тихо, закрывая руки ладонями и прижимаясь к коленям. Яутжа не выдержал, — нахер предрассудки! Нахер Кодекс! Нахер ограничения! — он подхватил Эмму и положил на своё плечо. Она безвольно повисла на нём. Её запах. Её лёгкий вес. Её тепло. Её кожа… Что нужно ещё? Ничего! Нахер все принципы и правила! Нахер! Нахер! Нахер всех! Он привёл её в комнату, посадил на кровать и осмотрел полностью. Она прикрывала свои молочные железы, зачем? Он не понимал.

— Успокойся, — приказал он, но девушка шмыгнула носом. Губы её дрожали, зубы крепко стиснулись, глаза её закрыты. Она была вся в крови этого грязного насекомого, и подчиняясь порыву природы, прошёлся языком по ляжке, что была испачкана. Девушка дрогнула, но не сопротивлялась. Сейчас она была согласна сделать всё, только бы её не били — и это понимал Яутжа. Как бы он хотел, чтобы она начала драться с ним, стала бить его, зверски, чтобы ему больно было! Хотя скорее, это он хотел сам себя избить за такое поведение. Разум стал ещё ближе, и то что он позволяет инстинктам делать, было не правильно. Остановиться он не мог, но это последний поступок, — ради Кодекса! — который он сделал для Уманки. Потом, он себя будет сдерживать, он обязан!

Око прикрыл глаза. Его язык стал облизывать обагренные места тела Уманки. Как сладко было тело, как манило! Такое изящество! Такой изврат! Какие чары! Он опрокинул её на кровать, оказываясь сверху. Его язык поднимался выше, по животу, по рёбрам, и приступили к запретному у Уманов, к груди. Проходя языком под грудью, очерчивая розовые круги затвердевших бусинок, — ах как сладки те были! — и по самим бусинкам, что девушка издала небольшой вдох. Око замер, открывая глаза. О, во славу Старейшин, лицо было измученным, умоляющим, страдающим — просил-просил остановиться, — о как возбуждал его этот взгляд! Он боялся смотреть ей в глаза, увидел бы синий океан и не смог бы остановиться.

— Прости, — прошептал Яутжа, — Я не хотел, — но Эмма не отвечала, лишь тихо плакала. Вот оно, слабое тело Уманки, Око! Оно всё твоё! Оно тебе предоставлено! Делай с ним всё что пожелаешь! Она — твоя самка! «Нет!» — отказал он природному голосу и встал с девушки. Поднимая её за руки, он заставил сидеть её смирно. Взял всё нужное для глаз, подошёл к ней. Девушка вжалась в себя, не проронив ни слова, — Глаза закрой, — приказал он, а она подчинилась. Приложив еле мокрую вату к глазам, обвязал вокруг головы бинтом. Хотел было уже уйти, да только ноги никуда не несли его. Он просто сидел на корточках рядом с Уманкой и виновато опустил перед ней голову. Пускай она не видит, и не понимает этого движения, но для Яутжа это заместо всех слов извинения, наивысшая степень просьбы прощения и признания вины.

— Почему? — сказала она первые слова спустя, казалось бы, долгое время, что тянулось вечностью.

— Почему? — переспросил Око, поднимая на неё свои глаза, цвета полной луны.

— Почему остановился? — проглотила она застрявший ком в горле. Он слышал этот громкий глоток волнения.

— Самка не хочет этого.

— Ты бы мог воспользоваться тем, что я не сопротивляюсь.

— Самец не хочет принуждать самку к спариванию. Самка сама должна желать самца.

— Ты следуешь этим принципам?

— Этому обязан следовать каждый самец.

— Мир слишком жесток, чтобы следовать правилам, — смиренно сказала она, и мандибулы Око раскрылись от понимания. «Самка переживала принудительное спаривание?» — всплыл в его голове вопрос. Иначе бы она не говорила подобных слов, из этого следует, что догадка верна.