Страница 10 из 11
«Жизненный цикл» «златокипящей» Мангазеи, причины ее расцвета и последующего запустения нельзя объяснить одним лишь исчерпанием временной конъюнктуры богатого пушного промысла. Мангазея не только контролировала обширные промысловые территории, но и служила перевалочной базой для выхода к устью Енисея (через р. Турухан), куда русские промышленники проникли уже к 1610 г. Значительные обороты торговли пушниной в Мангазее, достигавшие, по некоторым данным, нескольких сотен тысяч рублей (что по тем временам было колоссальной суммой), притягивали, как магнит, самые разные стороны в процесс освоения этого края, что обусловило довольно сложную комбинацию государственных и частных интересов. Причем последние были представлены не только русскими промышленниками, но и иностранцами, что, в свою очередь, привносило в экономическую конкуренцию охранительно-политические соображения. Немаловажно и то, что на степень активности каждой из указанных групп интересов оказывали самое серьезное влияние технико-географические условия освоения северных окраин.
Условием процветания мангазейской торговли и связанного с ней морского пути на Сибирский Север во многом являлась как раз периферийность полярного побережья Сибири, его относительная изолированность от остальной территории страны, что было причиной отсутствия здесь эффективного правительственного контроля и довольно долго позволяло торговцам фактически беспошлинно вывозить пушнину на европейские рынки и, наоборот, ходить кочами «со всякими немецкими товары» в Мангазею[71]. Возникало нечто похожее на русско-западноевропейский торговый транзит, неподконтрольный русскому правительству. Сыграли в этом свою роль и естественные для рубежа XVI–XVII вв. пределы русской колонизации Сибири. До того как русское правительство приступило к более или менее активной политике присоединения Сибири и прокладке волоковых (сухопутно-речных) дорог, ручейки русской колонизации неизбежно должны были тяготеть к ее полярным окраинам. Даже ограниченный периодом навигации морской путь с короткими волоковыми перебросками и удобными переходами «море – река» мог в то время выдерживать конкуренцию с любой из сухопутных трасс, прокладываемых через глухие и неисследованные горно-таежные местности. Рост беспошлинной торговли пушниной и боязнь иностранной конкуренции в конце концов привели к тому, что после введения ряда ограничительных мер в 1620 г. указом царя Михаила Федоровича был окончательно закрыт «Мангазейский морской ход» вдоль северных берегов Сибири, дабы «Немецкие люди от Пустаозера и от Архангилского города в Мангазею дороги не знали и в Мангазею не ездили»[72]. Однако эта мера, устранив возможность проникновения иностранцев на сибирский Север, рикошетом ударила и по русскому полярному мореходству, что привело в конечном итоге к угасанию «златокипящей» Мангазеи – крупнейшего русского центра пушной торговли на севере Сибири.
Закрытие «морского хода», постепенное (и в ряде случаев принудительное) смещение основных путей в Сибирь на юг, наряду с исчерпанием наиболее богатых ресурсов пушнины, постепенно изменили баланс преимуществ и трудностей, связанных с освоением «Мангазейской земли»: насколько беспрепятственный морской торговый транзит и временный характер присутствия здесь подвижного промыслового элемента способствовали процветанию Мангазеи, настолько же трудности внедрения здесь более планомерных методов освоения территории и закрепления постоянного населения (например, регулярная доставка хлебных запасов) вели к ее угасанию. В результате Север на длительное время превращался в территорию «отложенного исторического спроса», которую государство охраняло от внешних притязаний, но само еще не было способно эффективно использовать.
Однако прежде чем российский Север на долгие десятилетия застыл в своем развитии, он с начала XVIII в. испытал еще один конъюнктурный взлет активности, на этот раз почти целиком связанный с государственными проектами освоения полярных окраин, в которых уже угадываются черты формирующегося стратегического подхода. С середины XVII в. когда-то возбуждавший умы иностранцев дискурс о поиске путей в Индию и Китай вдоль северо-восточных окраин Евразии постепенно становится актуальным и в самой России. К этому времени даже иностранные наблюдатели почти целиком связывали возможность отыскать Северо-Восточный проход с заинтересованностью в этом русского правительства. Это было обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, гораздо более полным становится знание и русскими, и иностранцами географических пределов Русского государства. В частности, тот факт, что русская территория непосредственно примыкает на востоке к Китаю, уже не был покрыт таким мраком неизвестности, какой окутывал подобные сообщения столетие назад. Англичанин Сэмюэл Коллинс в своем сочинении «Нынешнее состояние России» (1667 г.) уже не только определенно знает, что Сибирь примыкает «к стене Китайской», но и приводит важные сведения, полученные им от торговавшего с китайцами человека, который «видел за Сибирью море, на котором были корабли и люди в странных одеждах, сходные с китайцами, богатые парчой и драгоценными каменьями и носящие бороду только на верхней губе»[73]. Другой источник – «Сказание о Московии» Якова Рейтенфельса (1680 г.) – дает нам едва ли не полную энциклопедию русской жизни, в значительной своей части развенчивающую многие прежние, откровенно фантастические, представления о России. Рейтенфельс не только вполне реалистично для своего времени обозначает границы Русского государства (на востоке и севере он указывает следующие рубежи: «тюменцы, китайцы, тунгузы, мангазейцы, река Пясида, Татарское и Ледовитое море, пролив при Новой Земле, Белое море и мыс Мотка»), но и как о факте огромного значения пишет об однородности и связности всех русских земель, об отсутствии между ними «владений какого-либо постороннего властителя». По его мнению, по этой причине на русской территории «путешественникам предоставляется во всех направлениях совершенно открытая и свободная дорога». Касаясь волновавшей европейцев темы поисков северного пути в Китай «вокруг Новой Земли, которым тщетно до сей поры пытались проплыть англичане, батавы и датчане», Рейтенфельс подчеркивает, что «совершить это дело может всего легче сам царь, у которого оно, так сказать, всецело в руках: ибо ему известна и подчинена вся та северная полоса, простирающаяся далеко по ту сторону Оби до самого Татарского моря…». Предлагаемый Рейтенфельсом проект освоения северного пути в Китай замечателен тем, что в нем развивается мысль о необходимости при его прокладке опираться на изучение лежащих вдоль его трассы местностей («исследовать положение тех мест как на суше, так и на море, начиная с реки Оби и Вайгачского пролива, и свойства самой почвы») с тем, чтобы усилить северное мореплавание созданием опорных баз на всем пути следования, а также торговых пунктов, где «могли сойтись купцы с той и другой стороны»[74].
Л.С. Берг, обсуждая вопрос о том, в какой степени иностранные проекты морского пути в Китай влияли на политику русского правительства по развитию связей с этой страной, упоминает анонимное «Описание чего ради невозможно от Архангельского города морем проходити в Китайское государство и оттоле к восточной Индии», впервые опубликованное в 1893 г., но относящееся ко второй половине XVII в. По мнению ученого, это сочинение могло принадлежать перу Николая Спафария, который в 1675 г. отправлялся послом в Китай. Возможно, русское правительство рассматривало и вариант отправки посольства морским путем, через Ледовитое море, в связи с чем и появилась на свет записка, живописующая нечеловеческие трудности прохождения морем через льды и стужу. Примечательно упоминание в записке и другого направления плавания в Китай – поперек Ледовитого океана, через полюс, в чем слышатся отголоски западноевропейских идей о наличии свободного моря в высоких широтах Арктики[75].
71
Всемирная история. С. 99.
72
Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией. Т. 2. СПб., 1875. Стлб. 1072–1074.
73
Утверждение династии / Андрей Роде. Августин Мейерберг. Самуэль Коллинс. Яков Рейтенфельс. М., 1997. С. 210.
74
Там же. С. 338.
75
Берг Л.С. Очерки по истории русских географических открытий. М.; Л., 1946. С. 17–18.