Мальформ

На Уинтропа снизошла какая-то безмятежность, волнение от предстоящей встречи с семейством Милтонов и Эдит улетучилось, как дым Вилльфора, сменившись умиротворением, которое вполне кстати к обстановке. Дорога, ритмичный звук движения повозки, даже разудалые песни мальформа-возницы, Ио рядом с ним, а вокруг них только синее небо и изумрудные ковры долины.

Ванé вспомнился его вуаритет. Он так радовался этому, ни головная боль, ни вертиго с тошнотой не могли помешать его восторгу. Червоточина над его головой вращалась и искрилась, а он бегал по дому, не в силах ни сидеть смирно, ни лежать. Это казалось чудом. От зеркала Ванé не мог отвести взгляда. Первозданное так и манило, тянуло его в свою алую бездну.

Для отца это тоже стало знаменательным событием, он даже сравнил это с еще одним рождением сына. Увы, матушки с ними больше нет, а отец любил ее так сильно, что жениться во второй раз для него – истинное предательство. Существует же в мире такая любовь, один раз и на всю жизнь, как у лебедей или попугаев. Как у них с Ио.

Второй сын не уготован отцу Единством. Оттого он так и привязался к Ио. Скорее всего, и внука тот не застанет. И Ио не ждет с ним отцовство. Но Ванé уверен – не одни они такие на всем белом свете. Ренвуар и мальформ, которые связаны чем-то куда большим, чем заветы Единства. Кто-то уже с этим справился, смогут и они.

Уинтроп же и не хотел бы братьев или сестер. Делить отцовское внимание с Ио – совсем другое, но будь это некто другой – он бы начал ревновать.

Он подумал о том, чтобы рассказать все отцу про них, тот поймет. Зря он этого страшится. А если и нет, то он не сможет нанести ему душевной раны более. Молнии не бьют в одно и то же место дважды… Но нужно учесть и мнение мальформа. А они оба пока не готовы к этому… Поэтому ничего и не приходило на ум, кроме как убежать от своих страхов и проблем.

– О чем задумался? – спросил мальформ. Ванé запрокинул голову и смотрел в черноту нагретой крыши, от которой ощущался жар.

– Только о тебе и думаю, – тот повернул голову.

– Лжец.

– Правда-правда. Вспомнил то, как ты родился. И каким пухленьким был.

– Ох! Я был гусеницей, судя по твоим рассказам. Сущий кошмар! Хорошо, что я этого не помню.

– Очень милой, упитанной и румяной человеческой многоножкой, если точнее. Вот с та-а-акими глазищами! – ренвуар приложил кисти к лицу и несколько раз сжал пальцы, изображая взмах ресниц.

– И зачем ты об этом заговорил?! – раскраснелся Ио.

– Потому что я так обрадовался этому… То же сейчас испытывает юная Эдит. Представь, как она счастлива! Вот почему.

– Скоро узнаем какой у нее мальформ. Может он нас удивит…

– Да, скоро узнаем. Ехать еще немного, – он глянул на часы. Оставалось примерно полчаса дороги. – А вот когда ты окуклился… Это меня напугало. Ты не шевелился несколько недель. Мы даже вызывали форм-доктора, а я никогда так порядочно и исправно не молился Единству, зачем греха таить, я даже уповал на милость Лжебога.

– Когда я стал имаго, то уже помню все куда лучше. Мне всего три года, для вашего развития это всего ничего. Но для нас…

– Ты стал прекрасным имаго. И к чему все эти термины из энтомологии? Ты прекрасный мужчина, Ио. А это лучшие три года моей жизни. Не скажу, что до этого все шло слишком уж паршиво, но…

– Уинни, ты мне сегодня наговорил столько всего лестного, я боюсь не покрыть этот кредит.

– Для начала можешь перестать называть меня Уинни, а затем целовать меня еще оставшиеся полчаса.

Ио устроился головой на его плечо, поглаживая пальцами голубое озеро шейного платка, раскинувшееся среди красных холмов рубашки Ванé.

– Шелк. Знаешь, сколько куколок шелкопряда сварили в кипятке, чтобы получился отрез такой ткани?

– Может это работа мальформа-продуктора?

– А может это куколка мальформа…

– Ио, кто бы пошел на такое?! Хочешь я его выброшу?

– Нет, мой милый, он тебе к лицу.

– Как истинному подлецу. Красное порой очень надоедает, но это совсем маленькая цена, чтобы быть с тобой. Завтра я сменю галстук на бордовый и совсем не шелковый. Или и вовсе его уберу. Что скажешь?

– Скажу только, у нас осталось меньше тридцати минут, – шея Ванé освободилась от голубого шелка, а несколько пуговиц оказались расстегнуты руками Ио. Тот даже обрадовался завершению этого странного разговора про гусениц и куколок. В животе уже порхали бабочки.

– Даже меньше, – уточнил он. – Так что советую не терять времени на голубые банты и пространные печали.

Зазвучала новая песня мальформа, тянувшего кэб. В ней пелось про пьяного моряка и сирену, а еще про то, как им хорошо пелось и пилось.

Цок. Цок. И-го-го! Круть. Круть. Круть.

– Моряк и сирена напились вина! Достигли совместно социального дна!

В саквояже лежала книга “Единство”, строчки из нее крутились в голове Ванé, ему предстояло все это цитировать наизусть, наставляя юную ренвуар Эдит Милтон.

“Единство – дар и данность.

Наш мир Непервозданный, земной и материальный. Мир Первозданный, духовный и далекий, находится за гранью нашего понимания, оттуда являются мальформы. Единение двух миров делает нас всех созданиями Единства.

Ренвуар – тот, кто даровал жизнь мальформу. А мальформ – вовсе не зло или хворь, а иная форма, что откликнулась на красоту ваших чувств, помыслов и стремлений.

Дар – та сила, которую обретают в Непервозданности ренвуар и мальформ. Истинное чудо нашего Единства.

Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы.

И ренвуары, и мальформы, и тот, кто не познал Единства, подчиняются заветам светским и духовным. Отринь свои низкие стремления, дабы стать единым в следующей жизни.

В жизни и смерти все мы равны. И даже после конца концов станем мы едины в мире Первозданном”.

Отрывок из книги “Единство” – главного труда унформистов

Все это путалось с собственными мыслями, переживаниями и порывами. Но одна строка просто сияла в разуме красным на черном.

“Счастье – это единение наших душ и тел. Промысел Единой Формы”.

Они сейчас так счастливы, это же он искренне желал Эдит.

“1301 Милтон Хаус” – гласила небольшая табличка. На кованых воротах (они уже открыты в ожидании гостей) красовались чугунные цветы, оплетающие огромные в готическом стиле литеры: “МИЛТОН ХАУС”. Обычно прочие дома назывались подобным образом – “Ньюпорт-хаус” или “Стэдшир-хаус”, но это же Милтоны, оттого и так.

Грандиозность, помпезность, родовитость. Об этом твердили и идеальная дорога к имению, и ухоженные луга, и подстриженные деревья с квадратными кронами, и, разумеется, начищенные ворота. Свежая черная краска сияла по-аспидному в лучах солнца.

Кэб замедлился, слышалось ворчание и кряхтение извозчика-келпи, сменившее веселые незатейливые песнопения. Должно быть, он очень устал и еще хотел испить воды.

Оказаться в тени и прохладе точно так же желали взмокшие Уинтроп с Ио. Ванé бы и сам выпил добрую половину кувшина, а может быть и вылил его содержимое себе на голову. Ренвуар посмотрел на зонт, как знать, что случится вечером, но понадобиться он может сейчас разве что от солнца.

За почти два часа пути головки желтых тюльпанов немного поникли, а на их с Ио рубашках образовались неприятные мокрые пятна в области подмышек. Как бы жарко ни было, придется накинуть верхнюю одежду, чтобы скрыть следы данной физиологии. Пот Ио пах иначе, сладко, про себя же он не мог сказать того же.

– Прибыли! – заржал возница.