Страница 45 из 50
— Батюшки святы, да что ж с тобой стало-то, друг мой сердешный? — едва ли не плача, лепетал боярин. — Да почему ж… да кто ж тебя так?
Плетнёв неспешно подходил к жеребцу, протягивал к нему руки.
— Радуйся, Никита Игнатьич, что вернулся твой Бес,— утешал боярина семенивший сзади Кручинин, — а уж гриву расчесать и бока очистить — дело плёвое,
Седло на Бесе съехало набок из-за ослабшей подпруги. Лишь подойдя совсем близко, Плетнёв заметил обломок стрелы, пробившей потник и торчащий из бока коня.
— Ох, горе-то! Видишь, Тимошка, что эти супостаты с животиной учинили?
— Ничего-ничего, боярин, главное — отыскался наш красавец, а теперь уж с божьей помощью, глядишь, и выходим любимца твоего.
Когда люди подошли совсем близко, жеребец было подался назад, но, признав хозяина, снова тряхнул гривой и протяжно заржал. Плетнёв обнял коня, зарылся лицом в нечёсаную гриву, нашёптывал что-то ласковое; глаза боярина при этом блестели скупою мужскою слезой.
— Веди его во двор, Никита Игнатьич, стрелу бы сразу вынуть и повязку наложить, — сказал Кручинин. — Коль велишь, я сам это сделаю, но лучше Дарью попроси. Она в этом деле искуснее меня. — Плетнёв подхватил коня за узду и повёл его к воротам. Кручинин же прихрамывал сзади. — Только ты Беса сам держи, когда стрелу тянуть будем. Он и раньше-то никого не жаловал, а как боль почует, так взбеленится же. Не больно-то хочется мне от него копытом в рыло схлопотать.
Они медленно миновали ворота. Во дворе на крыльце в рядок выстроились Настасья со своими бабами. Дарья же уже стояла у колодца и вертела рукоять.
— Ты, боярин, коня к колодезной свайке привяжи, а ты, Тимофей, разводи огонь, прямо тут во дворе разводи, да в сарае какую-нибудь железку подбери. Рану надо бы прижечь будет, — суровым тоном приказала Дарья. — Глашка, в сундуке, что у вас в комнатке стоит, чистую тряпицу сыщи, а ты, Лукерья, тёплой воды принеси.
Плетнёв без лишних слов выполнил указание женщины, вздохнул, не смея перечить. Глашка с Лукерьей убежали в дом, а Кручинин тут же стал разводить костёр прямо у колодца.
— Пусть уж она коника врачует — ей-то сподручнее, — а мы уж чем сможем, подсобим.
— Ты, боярин, коня своего держи крепче, когда обломок из него доставать будем. Больно уж конь твой лют — не ровён час покалечит кого. Ножик возьми поострее и потник разрежь, да седло сыми. Погоди-ка, а это что? Это чего ж, кровь?
Лишь теперь все увидели, что к луке седла была привязана какая-то торба, пропитанная красным. Плетнёв привязал коня, разрезал верёвку и вытряхнул содержимое из мешка на землю. То, что упало к его ногам, поначалу вызвало недоумение, а потом — тихий ужас. Перед застывшими в гробовом молчании людьми на подтаявшем снегу лежали две отрубленные головы.
Первым опомнился Кручинин. Он подошёл, присел и аккуратно перевернул один из кровавых кусков человеческой плоти.
— Не только Бес наш, стало быть, объявился! Это ж Василька, упокой Господи его душу! — Тимофей троекратно перекрестился.
В этот же миг раздался лязг и грохот. Только что поднятое Дарьей ведро, гремя цепью, опрокинулось и рухнуло вниз. Ноги женщины подкосились, и она опустилась прямо в снежную жижу. На лице Дарьи появилась жуткая гримаса, какую может вызвать только самая сильная боль.
— И моя пропажа явилась! Вот он, кормилец мой, сыскался! Ну здравствуй, любый, вот мы с тобой и свиделись. Где ж ты так долго пропадал, истосковалась я вся: нет тебя и нет. Дай-ка я тебя облобызаю!
Ухватившись за край колодезного сруба, Дарья поднялась, подошла ближе, подняла с земли голову мужа, поцеловала её в холодные губы и, прижав к груди, стала качать, словно убаюкивая.
Плетнёв побледнел и опустил голову, прошептав себе под нос так, что его никто больше не услышал:
— Жаль мне мужа твоего, хозяйка. Не обессудь и прости, что так долго сомневался в тебе.
***
Дарью после возвращения Беса словно подменили. Всегда властная и немногословная, тут она вдруг стала приветлива, разговорилась. Часто стала улыбаться, порой даже без причины, то и дело прикрывая рот рукой. В первый момент, увидав отрубленную голову Никодима, Тимофей ужаснулся, но спустя какое-то время в его сердце вспыхнул огонёк. А то как же? Нет больше у запавшей в его сердце бабы мужика. Теперь она свободна и перед людьми, и перед богом, а значит… Не оставаться же Дарье одной в этом лесу, тем более сейчас, когда в округе рыщут разбойники! Тимофей вокруг Дарьи теперь так и вился. Предлагал помощь, разговорами да шутками развлекал.
От помощи Тимофея женщина больше не отказывалась, однако любые попытки сблизиться тут же отвергала: «Нельзя мне с тобой миловаться, я ведь мужняя жена. Грех это». — «Вот те раз, — удивился Тимофей, — с чего это она такая вдруг набожная стала?» Тимофей хотел было напомнить женщине, что её мужа больше нет, но вовремя остановился. Как бы у неё разум от таких воспоминаний совсем не замутился!