Страница 35 из 50
Макарка уже вторые сутки мучился в бреду и Никита Игнатьевич почти всё своё свободное время не отходил от постели сына. В ту ночь, когда начался переполох, Макарка вскочил как ужаленный, схватил саблю и рванул в комнату, где отдыхали баба, точно разъярённый бык. Забыв про уже начавшую затягиваться рану, он подхватил сотрясающуюся от беззвучного плача Настасью, отнёс её в постель, укрыл одеялом и только потом подошёл к сидевшему у стены Тимошке. Пусть княжна была и не толста, но девка была рослая, а разве ж можно с четырьмя дырками в боку такую тяжесть тягать. Вот раны-то и открылись, а врачевать-то их более некому. Боярин злился не только на беспутного сына, но и на себя, за то, что смог допустить подобное.
То, что Макарка уж давно не сводит глаз с молодой царёвой невесты, Никита Игнатьевич приметил уж давно, журил сына, но тот упрям. Да и разве сердцу прикажешь. Про себя решил тогда боярин, что коль не выберут Настасью в царёвы жёны, и коль к тому времени Макарка не успокоится, то можно девку и просватать за сына, когда она домой возвернётся.
Когда Кручинин рассказал, что услышал в спаленке крики, вбежал туда и набросился с ножом на незваного гостя, Никита Игнатьевич поначалу принял сказанное за бред. Тимофей, зарезавший Федьку, был и впрямь будто бы не в себе. Но когда Настасьины бабы, Глашка и Лукерья, подтвердили, что Федька пытался проткнуть осиновым колом молодую княжну, был вынужден принять всё сказанное за правду. Настасья тоже подтвердила, что Федька пытался её убить. Сделала это молодая княжна кивком головы, потому как все последние дня она почти все время молчала. Никита Игнатьевич старался не глядеть на Настасью, но синяки на её руках и лице тут же бросились в глаза. Он вспомнил недавние Федькины речи про убыра, и поверил, что татарин и впрямь собирался таким вот образом победить свалившуюся на них всех напасть.
Тимошка позже поведал, что видел во дворе беглого нашего, и местную хозяйку Дарью, Никита Игнатьевич тут же принял решение. То, что беглый тать привёл их всех сюда, было очень даже резонно. Если местный хозяин Никодим и его жёнка связаны с разбойниками, то они вполне могли всё это и устроить.
Василька Бурак и Бес уж давно вернуться бы должны. Вероятно, Никодим завёл их к разбойничкам, и теперь боярин часто задавал себе вопрос: кого ему более жаль, Васильку иль верного коня?
***
Беса Плетнёв купил на Белогородской Конной площади ещё восьмимесячным жеребёнком. Отдал за него аж полтораста целковых — примерно столько же, сколько отдал бы за взрослого, объезженного жеребца восточных кровей. Торговец, старый тощий еврей с красноватыми выпученными глазищами, уверял, что и это слишком малая цена за такого доброго коня. Когда били по рукам, купец вздохнул и добавил: «Не будь мой Шайтан таким бешенным, не отдал бы я его за столь малую цену». Тогда Никита Игнатьевич посчитал, что еврей просто цену набивал, потому и соврал про строптивый характер своего жеребчика, но вскоре понял, что купец не врал. С первых же дней, проведённых в боярских конюшнях, будущий скакун себя показал, и ещё как показал…
В первый же день молодой холоп прямо в стойле попытался надеть на Шайтана недоуздок, но жеребёнок дёрнулся и ударил парня плечом. Тот осерчал и слегка хлестнул Шайтана по морде упряжью. Парень тут же пожалел о сделанном. Шайтан, который был в ту пору ещё не слишком высок, подскочил и вцепился зубами человеку в ухо. Тот заорал, стал размахивать руками, и когда в конюшню вбежали люди, Шайтан уже вырвался из стойла, перевернул поилку и выбил из стены две подгнившие доски. Молодой холоп с окровавленной головой сидел, вжавшись в стену, и прикрывался большим деревянным ушатом, в котором носил воду лошадям. Вместо уха у бедняги мотались кровавые лоскуты.
Тогда все лишь подивились и посмеялись над неумелым лошадником — доски в стойле заменили на новые, более прочные, поилку и кормушку тоже укрепили — но на этом дело не кончилось.
На следующий день на Шайтана всё же надели недоуздок, однако, когда жеребёнка выпустили во двор, он тут же порвал ремешок и начал бегать кругами. Двое опытных конюхов попытались накинуть строптивцу на шею петлю, но он не давался, принялся лягаться и так бросался на людей так, что те еле-еле успевали укрыться за загородками. Когда одному из конюхов Данилке всё же удалось заарканить строптивца, тот, вместо того чтобы упираться, бросился на человека и, сбив его с ног, принялся топтать передними ногами. Если бы остальные конюхи не подоспели, Данилка мог бы стать калекой на всю оставшуюся жизнь. Шайтана отогнали палками, и после этого он ещё почти несколько часов метался по двору. Лишь к вечеру четверо конюхов сумели загнать жеребёнка в стойло. Примерно так же всё происходило и в дальнейшем. Тогда-то все окончательно поняли, что Шайтан по праву носит своё имя, но в дальнейшем называли уже на русский манер Бесом. После двух месяцев мучений, старший конюший Плетнёва махнул рукой: «Не будет от него толку, зря мы, боярин, только деньги такие потратили». Сам же боярин со сказанным не согласился и решил сам жеребчиком строптивым заняться.