Страница 30 из 50
Зная, что местный хозяин Никодим так до сих пор и не вернулся, Тимофей Кручинин — не то для того, чтобы отвлечься от горестных дум, не то просто желая помочь не находившей себе места бабе, — предложил Дарье наколоть дров. Женщина, услыхав такое, на некоторое время прогнала свою обычную суровость, подыскала в сарае добрый топор и указала Тимофею на гору скрюченных поленьев. «Благодарствуйте, а то одной без мужика…» — Сказав такое, Дарья, будто бы опомнившись, снова обрела суровый вид, насупилась и ушла в свою горенку — то ли что-то делать по хозяйству, то ли предаваться своей бабьей тоске. Кручинин подошёл к двери, приоткрыл её и услышал негромкие всхлипы. Жаль её, но что тут уж поделаешь. Может, ещё вернётся её мужик, да и Васильке Бураку тоже уже вернуться бы пора. Тяжко вздохнув, Кручинин ещё раз опробовал на остроту лезвие топора и направился к колоде.
Под стук весёлых капель и воробьиное чириканье дело в умелых руках Тимофея спорилось. И даже нахлынувшие воспоминания тому не мешали.
Всю свою жизнь Тимофей находился у бояр Плетнёвых в услужении. Ещё отец его, прозванный Емелькой Пёстрым за многочисленные веснушки по всему лицу, также всю свою жизнь прислуживал Игнатию Плетнёву, папаше нынешнего боярина. Емелька занимал при его боярском дворе разные должности — от простого отрока на побегушках до хозяйского кравчего. Сметливый был холоп, потому и в люди вышел. Женился Емелька Кручинин на купцовой дочке, не шибко красивой, но дородной и плодовитой. Родила она мужу трёх сынов и двух дочек, вот только мёрли детки, точно клопы от мороза. Двое мальцов ещё и пяти годков не прожили — сморила их какая-то лихоманка; старшая дочь в тринадцать лет пошла по воду и в прорубь провалилась. Осень ранняя была, лёд тонкий — вот и не выдержал. Крюком девку вытащили почти сразу же, но она уж вся синяя была. Не откачали. Вторая дочь Емельки до пятнадцати дожила, замуж выскочила на зависть подругам и знакомицам, но и ей бог долгих лет не отвёл. Умерла при родах, да вместе с ребёночком. Из всех пятерых деток лишь один Тимошка и выжил.
В отличие от курносой толстухи-мамаши и рябого, как перепелиное яйцо, отца, Тимошка Кручинин уродился пригожим. Он был младшеньким из детишек Емельяна Пёстрого — потому, может, и угля́д был за ним больший. Боярин Игнатий пригожего и сметливого парня приметил и в память об отце приблизил к себе, даже ратному делу поучать стал. Тимоха вышел знатным рубакой. Только вот когда в походе царя Ивана на Казань Тимошке Кручинину лицо едва ли не надвое разрубили, хозяин его, Никита Игнатьич, не дал верному слуге сгинуть. Лучшие лекари Тимошку лечили, потому вскоре и встал на ноги.
После смерти старшего Плетнёва Тимофей Кручинин сыну его Никите служить стал. А как сын боярский Макарка малость подрос, так приставил хозяин Тимофея Кручинина к нему.
Служил Тимофей Плетнёвым, о себе не помышляя, и только аж на пятом десятке подумал о женитьбе, и потому лишь подумал, что больно ему уж одна девка приглянулась — Машенька, дочь Лёньки Скорняка. После сабельного удара, что он в Казанском походе заработал, рана на его лице давно уж затянулась, двадцать лет с того уж прошло, но Тимофей всё ещё уродства своего стеснялся. Многих девок и женщин отпугивал страшный шрам, а вот Машеньку не отпугнул. Сблизились они с Тимофеем, о свадебке уж помышляли — благо Никита Игнатьевич тому не препятствовал, — но беда случилась. Пошла как-то Машенька с подругами в лес по грибы, а как из лесу вышли, по дороге царёвы опричники проезжали. Пьяные те были, девок увидели и к ним. Девки по кустам, но не тут-то было. Четырёх подруг и Тимофееву невесту Машеньку попортили слуги государевы, а ещё одной девке шею свернули — померла. Три Машенькины подружки погоревали и успокоились, а она позора не стерпела. Пошла на следующий же день в курятник и удавилась. Тимофей в ту пору как раз в отъезде был по хозяйским делам, а как вернулся и узнал о случившемся, так хотел ко двору царёву ехать — справедливости требовать. Насилу отговорили. Не те времена были, чтобы простому боярскому холопу с царёвых людей ответа требовать.
Тимофей замкнулся в себе, держал в груди обиду, но никому о ней не рассказывал.
С тех пор Тимофей Кручинин с бабами не сближался — ни с молодыми, ни со старыми. Однако коль увидит, что кто-то бабу иль девку обижает, — на глазах менялся. Парню одному заезжему как-то за то, что сенной девке супротив её воли под юбку полез, все передние зубы выбил, потом саблю схватил и чуть не зарубил — хорошо, оттащили.
Всю жизнь Тимофей свою Машку, скорнякову дочку, изо всех сил старался выкинуть из головы. Бывало, получалось, бывало — нет. Он не отказывался от плотских утех и, частенько бывало, водил к себе доступных девок и баб, готовых терпеть его уродство и за монетку, пряник иль какой другой подарочек радовать Тимоху Кручинина своими прелестями. Таких женщин у него было много, но той, с кем бы он пожелал остаться навсегда, Тимофей до сих пор так и не встретил.