Страница 9 из 13
Щенок стоял, повернувшись к ней спиной, и делал вид, будто рассматривает книги в шкафу возле камина. Мелкий Кутенок сидел на диване, уткнувшись в какой-то приборчик. Даже если бы тигр вбежал, ему и то невдомек было бы.
– Мы же и так знаем, что она ответит, – вроде как слегка устало бросил Щенок, – она скажет, что останется тут, пока ее вперед ногами не вынесут.
– Надо было действовать, пока твой отец был жив. Его она послушалась бы. А сейчас тут просто какой-то хренов мавзолей. Сто девяносто шесть квадратных метров для старухи и ее псины – это же абсурд какой-то!
Она на секунду умолкла, а потом злобно выплюнула сквозь стиснутые зубы:
– Три гаража!
Я растерялся: надо же, три гаража почему-то хуже, чем один, однако магия цифр и тут не поддалась мне. Сучка опять помолчала, но Щенок фру Торкильдсенничего не ответил, поэтому она добавила:
– Этот дом будет наш!
Последние слова, значит.
Они молчали, пока фру Торкильдсен не вкатила в гостиную изящную сервировочную тележку. «Лучше умереть, чем бегать по сто раз! – говорит фру Торкильдсен всякий раз, когда у нее возникает потребность воспользоваться этой тележкой. – Вот он, девиз настоящего официанта!» Она и сейчас это сказала. А фру Торкильдсен в роли официанта – человек счастливый и довольный жизнью.
Освободив одним-единственным движением стол в гостиной, она принялась переставлять на него с волшебной тележки сахарницу и молочник, тарелки, чашки, блюдца и перекладывать ложки с салфетками. Насколько нюх позволял, я понял, что в тележке у нее еще шоколад с орехами и маленькие пирожные. И коричные рогалики. Меня так и подмывало тявкнуть от радости, и я бы наверняка тявкнул, если бы тут не было Щенка фру Торкильдсен. Ведь вот мы тут, собрались все вместе, и еда у нас есть. У нас есть коричные рогалики! Чего еще желать-то?
Щенок умял рогалик и, даже не дожевав, с набитым ртом проговорил:
– Мама, мы хотели с тобой кое-какие практические моменты обсудить.
– Какие? – спросила фру Торкильдсен.
Сучка набрала в легкие воздуха, но пока подбирала слова, фру Торкильдсен, выбрав момент с точностью, достойной метронома, сказала:
– Давайте сперва кофеек допьем.
Эта фраза – скрытый защитный маневр фру Торкильдсен. Допивать она предлагает не просто кофе, а кофеек, причем сделать это надо именно сейчас. Вот такая вдовья бюрократия на блюдечке японского фарфора. А разливая по чашкам последнюю порцию кофе, она безжалостно, едва заметно кивнув в сторону Кутенка, спросила:
– Как он?.. Не получше? Он как – по ночам по-прежнему?..
Молчание. Сучка посмотрела на Щенка. Щенок уставился в пространство.
Фру Торкильдсен сделала крошечный глоток.
– Ох да, хорошо хоть, сейчас придумали всякие эти компьютерные игры – хоть утешится.
Впервые за весь вечер все посмотрели на Кутенка. Тот сидел неподвижно, и лишь большие пальцы – большие пальцы! – стремительно мелькали над приборчиком, а все остальные молча смотрели на него. Фру Торкильдсен в эти минуты стала для меня совершенно непостижимой – пока она молчала и голоса ее не было слышно, угадать ее настроение я не мог. А вот спокойный голос и чересчур отчетливо произнесенные фразы свидетельствовали о том, что фру Торкильдсен пару раз заглядывала в шкафчик с салфетками.
– Ты хорошо играешь? А?
Мальчишка даже не заметил, что к нему обращаются. Тогда фру Торкильдсен повернулась к Сучке:
– Он все время играет, да? В своем мире живет. Но они сейчас все такие, верно? – Фру Торкильдсен хохотнула: – Давайте-ка лучше выпьем по такому случаю коньячку.
– Мы за рулем! – тут же хором заявили Щенок и Сучка.
Но фру Торкильдсен голыми руками не возьмешь. Она принесла бутылку и налила обоим коньяку.
– Вы тогда уж сами решите, кто из вас двоих за рулем, – проговорила она с самой коварной своей улыбкой.
Похоже, Сучке надоело ждать, когда Щенок «скажет это. Сейчас же!», поэтому когда фру Торкильдсен наливала в ее бокал коньяк, она прокашлялась, явно решив сказать «это» сама.
– Вы хотели подольше пожить в собственном доме, и мы всегда поддерживали вас в этом желании, – начала она.
От нее воняло беспокойством. Над следующей своей фразой она задумалась, и Щенок чуть не встрял в разговор, однако Сучка опомнилась. Я слышал, как с каждым словом сердце ее колотилось все быстрее.
– Вот только это «подольше», – она подняла руки и изобразила пальцами в воздухе туповатый жест, похожий на кошачье царапанье, – уже очень скоро закончится.
– А может, и уже закончилось, – пробормотал Щенок, после чего над столом вновь повисла тишина. Еще более гнетущая.
– То есть вы хотите отправить меня в дом престарелых? – спросила фру Торкильдсен. Голос у нее был спокойный и ледяной.
– Мы хотим лишь, чтобы вы жили в более подходящем для вас месте, – сказала Сучка. – Руар вообще-то постоянно о вас беспокоится. И я беспокоюсь. Мобильником пользоваться вы не хотите – это понятно, хотя так было бы удобнее для всех. Мой папа такой же – мы купили ему три мобильника, и он ни один из них так и не освоил. Но почему бы вам, по крайней мере, не установить систему экстренного вызова помощи?
– «Более подходящем», – повторила фру Торкильдсен, медленно кивая.
Я едва не повторил свою обычную ошибку, уделяя излишне много внимания зрительным впечатлениям, поэтому приказал сам себе успокоиться и улегся рядом со столом. Полежу-ка лучше тихонько. Тем более что Щенок как ни в чем не бывало без спроса уселся в старое Майорово кресло.
Хоть и уткнувшись носом в ковер, я унюхал, как моя добрейшая фру Торкильдсен прячет под маской спокойствия кипящий гнев. Будь она цвергшнауцером, я бы сейчас попятился и, не спуская с нее глаз, убрался бы куда подальше. Однако с виду по фру Торкильдсен и не скажешь, что она злится. Вот и сейчас она спокойно сидела за столом, сжимая в пальцах бокал. И на губах у нее играла едва заметная улыбочка. Вот только на самом деле она готова была переступить черту, отделяющую ее от убийства, а никто из присутствующих и не догадывался, какой опасности подвергается. Сам я от напряжения едва не сблевал. Как же фру Торкильдсен поступит? Хм, и какие у нее вообще есть варианты? Старое помповое ружье, которое Майор так любил, по-прежнему лежит под кроватью. Сама фру Торкильдсен, понятное дело, никакой физической угрозы для троих своих гостей не представляет, но дайте ей ружье – и ситуация в корне изменится. Тем не менее фру Торкильдсен за ружьем не бросилась.
– Здесь я живу, – на удивление спокойно и размеренно проговорила она, – и здесь я доживу недолгий отмеренный мне срок. На этом и порешим.
Сучка вздохнула. И тут фру Торкильдсен – благословите ее боги – добавила:
– К тому же куда я тогда дену Шлёпика?
Мне захотелось торжествующе крикнуть: «Ха!» – но я сдержался. Разговор окончен, спасибо, что зашли.
Но нет.
– Нельзя же, чтобы в таких делах решала собака, – сказал Щенок.
Я ушам своим не поверил. Это где же такое, интересно знать, написано?
– И кто сказал, что там, куда ты переедешь, нельзя держать собаку? Мама, мы вообще не про дом престарелых говорим – мы предлагаем тебе переселиться в более подходящее для тебя жилье. Где нет лестниц. Где легко прибираться. И непременно в этом же районе.
– Непременно, – поддакнула Сучка.
– Я отлично хожу по лестницам, спасибо за заботу, – сказала фру Торкильдсен вроде бы любезно, но звучало как-то не очень.
Щенок сделал еще один заход:
– Не хотелось бы тебя лишний раз пугать, но вдруг ты совсем обессилешь? Как ты тогда, например, в магазин будешь ходить?
В магазин? – не понял я.
– Тогда буду продукты на дом заказывать. Только и всего. Телефон-то у меня есть. Ты что, забыл? – И снова моя фру Торкильдсен добрая и благодушная.
– Допустим, – кивнула Сучка, – но как же тогда Шлёпик?
Тут уж и самого меня начал занимать вопрос, а как же тогда Шлёпик. Нет, я вовсе не против побыть некоторое время темой разговора, внимание все любят, но данный конкретный разговор – вопрос «Как же тогда Шлёпик?» – и фру Торкильдсен, готовая вот-вот всех поубивать, меня встревожили. И я серьезно раздумывал, не поскулить ли мне. Поскуливанье – единственный собачий звук, способный разжалобить всех без исключения. Стоит страшенному питбулю поскулить, и несведущие люди тотчас же заводят свое «утимоймаленький».