Страница 3 из 11
Впрочем, всё это было далеко впереди. А пока же мы коснёмся того времени, когда Потёмкин ещё только начинал свой путь по жизни, ещё искал своё предназначение в жизни.
Сначала Григория вместе с сыном Кисловского Сергеем учили приходящие учителя, подобранные Григорием Матвеевичем со всею тщательностью. Позднее пришлось все-таки выбрать учебное заведение из числа открытых иноземцами. Но и тут Кисловский сумел найти пансион, директором которого состоял некий Литке, отличавшийся религиозностью и честностью. Впрочем, по отзывам современников, семья дяди была столь далека от иноземного влияния и почитания всего заграничного, что тот нисколько не опасался «денационализации» детей.
После окончания пансиона Григорий Александрович стал воспитанником Московского университета. На решение поступить в это гражданское учебное заведение повлияла обстановка, царившая в доме Кисловских. Там редко бывали военные. Значительно чаще можно было видеть общественных деятелей, представителей духовенства. Однако поступление в университет не закрывало молодому человеку путь в армию. Воспитанник получал лишь отсрочку от службы до окончания образования, а по выпуску его производили в первый обер-офицерский чин. Дворяне, по обычаям того времени, как правило, сызмальства записывали детей в полки. Потёмкина зачислили в конную гвардию.
В университете он учился превосходно, даже в 1756 году был удостоен золотой медали, а в 1757-м избран в число двенадцати достойнейших воспитанников, приглашённых в Петербург графом Иваном Ивановичем Шуваловым для представления Императрице Елизавете Петровне.
Вся жизнь Григория Александровича прошла в особый для России период, в царствование женщин. Родился он в период правления Анны Иоанновны, детские и юношеские годы пришлись на царствование Елизаветы Петровны, а молодость и зрелость – на «золотой екатерининский век». Его богатырское телосложение, его обаяние в сочетании с мужественной силой привлекали внимание. Императрица Елизавета Петровна заметила и выделила его среди других воспитанников, но особенное впечатление произвёл Потёмкин на графа Шувалова, поразив его обширными знаниями, особенно в вопросах богословия и греческого языка. И вот воспитанник Московского университета, ещё ни дня не служивший, был произведён Шуваловым из рейтаров сразу в капралы лейб-гвардии Конного полка – случай беспрецедентный в истории кавалергардов.
Более подробных сведений об участии Потёмкина в той поездке, не сохранилось, но мы можем прочитать воспоминания о ней знаменитого Дениса Фонвизина: «В сие время тогдашний наш директор (И. И. Мелиссино. – Н. Ш.) вздумал ехать в Петербург и везти с собою несколько учеников для показания основателю университета (графу И. И. Шувалову. – Н. Ш.) плодов сего училища. Я не знаю, каким образом попал я и брат мой (П. И. Фонвизин, впоследствии директор Московского университета. – Н. Ш.) в сие число избранных учеников. Директор с своею супругою и человек десять (на самом деле 12 воспитанников, в числе которых был и Григорий Александрович Потёмкин. – Н. Ш.) нас, малолетних, отправились в Петербург зимою. Сие путешествие было для меня первое и, следственно, трудное, так, как и для всех моих товарищей; но благодарность обязывает меня к признанию, что тягость нашу облегчало весьма милостивое внимание начальника. Он и супруга его имели смотрение за нами, как за детьми своими; и мы с братом, приехав в Петербург, стали в доме родного дяди нашего. Он имеет характер весьма кроткий, и можно с достоверностью сказать, что во всю жизнь свою с намерением никого не только делом, ниже словом не обидел.
Через несколько дней директор представил нас куратору. Сей добродетельный муж, которого заслуг Россия позабыть не должна, принял нас весьма милостиво и, взяв меня за руку, привёл к человеку, которого вид обратил на себя почтительное внимание. То был бессмертный Ломоносов! Он спросил меня: чему я учился? «По-латыни», – отвечал я. Тут начал он говорить о пользе латинского языка с великим, правду сказать, красноречием. После обеда в тот же день были мы во дворце на куртаге; но Государыня не выходила. Признаюсь искренне, что я удивлён был великолепием двора нашей Императрицы. Везде сияющее золото, собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка – всё сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного. Сему так и быть надлежало: ибо тогда был я не старее четырнадцати лет, ничего ещё не видывал, всё казалось мне ново и прелестно…».
Думается, к этой оценке мог присоединиться и Потёмкин. В годы учебы в Московском университете он пристрастился к чтению и проглатывал одну книгу за другой. Летом, приезжая к родственникам в деревню, забирался в библиотеку и, случалось, засыпал с книгой в руках на стоявшем там бильярдном столе.
Однажды его товарищ Матвей Афонин, впоследствии профессор Московского университета, купил специально для Потёмкина «Натуральную философию» Бюффона, только что изданную в России. Потёмкин вернул ему книгу на следующий день. Афонин с обидою упрекнул Григория в том, что тот даже не открыл книгу. Но упреки были напрасными, что доказал Потёмкин великолепным знанием eё содержания. В другой раз он сам попросил Ермила Кострова, тоже однокашника, дать с десяток книг. Тот принес их Григорию, а через пять дней все до единой получил обратно.
Как тут было не удивиться? Трудно поверить, что человек способен прочитать за несколько дней такое количество книг. Ермил Костров с насмешкой сказал:
– Да ты, брат, видно, только пошевелил страницы в моих книгах. На почтовых хорошо летать в дороге, а книги – не почтовая езда…
– Я прочитал твои книги от доски до доски, – возразил Потёмкин. – Коли не веришь, изволь, экзаменуй.
Теперь, вслед за Афониным, настал черед удивиться Кострову.
Сергей Николаевич Глинка, побывавший в селе Чижове, поведал о сохранившейся там библиотеке Потёмкина следующее: «Управитель указал мне на старинный шкаф, и первая попавшаяся мне книга была «Слово о священстве» Иоанна Златоуста». Как видим, уже в детские годы были заложены в характер Потёмкина многие черты, которые вели его по жизни. Известно, что был он нелицемерно верующим человеком. Немало свидетельств и его приверженности военному делу, которое он, подобно Суворову, самостоятельно изучал с ранних лет. С. Н. Глинка привёл интересные факты, которые открылись ему во время изучения отроческой библиотеки будущего Светлейшего Князя. Во многих книгах он нашёл пометки. Одна из них была сделана на полях возле такого текста: «Если исчислишь военачальников от глубокой древности, ты увидишь, что их трофеи были следствием их военной хитрости, и побеждавшие посредством оной заслужили более славы нежели те, кои поражали открытою силой, ибо сии последние одерживают верх с великою тратою людей, так что никакой не остаётся выгоды от победы». А рядом рукою Потёмкина: «Правда, сущая правда, нельзя сказать справедливее». Далее Глинка писал: «Вижу другую завёрнутую страницу и читаю: «Изобилие денег не то, что благоразумие души: деньги истрачиваются». В отметке Потёмкина сказано было: «И это сущая правда, и я целую эти золотые слова».
Любовь к чтению, подчас, отвлекала от занятий, но ведь она давала знания, и знания по тем временам уникальные. Но вдруг после успеха в Петербурге Потёмкин был в 1760 году отчислен из университета «за леность и не хождение в классы».
По-разному объясняли это биографы Потёмкина. Вероятнее всего, охлаждение к наукам произошло оттого, что в то время состав преподавателей университета, среди которых были и подобные тем, что описал Мессельер, оставлял желать лучшего. Запоем читая книги, Потёмкин приобретал знания, которые часто превосходили знания его учителей.
Вот как вспоминал об учёбе в университете того времени в «Чистосердечных признаниях в делах моих и помышлениях» драматург, писатель и переводчик Денис Иванович Фонвизин (1744–1792), брат которого Павел Иванович Фонвизин (1745–1803) был одно время директором этого учебного заведения: