Страница 11 из 20
И вот Император, возомнивший себя великим полководцем, с решительным видом выехал к войскам, чтоб наказать ненавистного ему дерзкого Бонапартишку.
Великая Россия! Могучая Россия! Многострадальная Россия! Были ли нужны тебе поля под Аустерлицем, обильно политые кровью и усыпанные телами русских крестьянских и казачьих сынов, одетых в военную форму, нужны ли эти поля их матерям и вдовам, осиротевшим в русских селениях?
Австрийцам не нужны были те поля. Они предпочли сохранить свои жизни путём предательства русских. Они сдались на милость победителей. И даже после такого предательства, после такого позора союзников эти поля почему-то очень понадобились Императору Александру. Отчего же он не последовал примеру Павла Первого, который, убедившись в лживости и предательстве австрийцев, немедленно прекратил с ними союз и возвратил свои войска в Россию?
Нужна ли была та война России, если даже Император долго не мог решить, с кем же воевать и за кого: вместе с поляками против пруссаков или вместе с пруссаками против Наполеона. Главное – воевать, обрести славу полководца, возвыситься над всеми, быть впереди, утоляя тщеславие и честолюбие… А дерево гордыни становилось с каждым шагом все более сухим…
Австрийцы, «поджав хвосты», бежали опрометью перед французами, без сожаления отдав даже свою прекрасную столицу Вену, затем, освободив без выстрела мост через Дунай, облегчили тем самым и без того легкий победный марш наполеоновских войск.
Генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский, сделавший описание всех войн с Наполеоном, так рассказал об этом событии, которое можно было бы назвать смешным, когда б не стало оно горьким: «Мюрат и Ланн пришли в Вену, где вовсе не было австрийских войск. Не останавливаясь ни на минуту в городе, они обратились прямо к мосту, в виду коего на левом берегу Дуная расположен был венский гарнизон под начальством князя Ауэрсберга, имевшего повеление взорвать мост и потом оборонять переправу.
У самого моста, покрытого удобозагорающимися веществами, стояла пушка для сигнального выстрела к зажиганию моста; подле неё был офицер с курившимся фитилем. Распорядившись таким образом исполнить возложенное на него поручение, князь Ауэрсберг ожидал появления французов для приказания взорвать мост. Вдруг прискакали к противоположному берегу Дуная Мюрат и Ланн с несколькими всадниками и, махая платками, въехали на мост, честью уверяя в заключении с императором Франции перемирия.
«Не имея больше враждебных намерений против австрийцев, – говорили они, – мы идём искать русских и требуем свободного перехода через мост».
Князь Ауэрсберг вступил в разговор с ними и, не сомневаясь в справедливости слов и клятвах Мюрата и Ланна, расспрашивал их о подробностях мнимого перемирия, а между тем появились французские колонны и бегом устремились на мост.
Смущённый внезапностью их появления и доверяя честному слову, князь Ауэрсберг отступил от дунайского берега и обратился на дорогу в Брюнн».
Добровольная сдача австрийцев в плен, оставление Вены, потеря моста – всё это поставило русскую армию в критическое положение. Однако Кутузов, действуя решительно, нанёс серьёзное поражение французам в конце октября под Кремсом, положив более 6 тысяч неприятельских солдат и захватив 5 пушек и много другого оружия.
Мортье вынужден был отступить, дав свободу действий русским войскам, брошенным союзниками и столь нуждающимся в подобной передышке. Значение этой победы велико потому, что впервые после Суворова французам был дан серьёзный отпор и доказано, что прошла пора лёгких побед, что перед ними теперь достойный, серьёзный и сильный противник.
А.И. Михайловский-Данилевский писал: «Кремсское сражение впервые явило решительную поверхность над войсками Наполеона».
Между тем Кутузову пришлось совершить тяжелый и опасный марш на соединение с корпусом Буксгевдена. Арьергардом русской армии, постоянно сдерживающим напирающего противника, командовал молодой генерал князь Петр Иванович Багратион.
Нелегко пришлось ему у местечка Шенграбен, где он, давая основным силами выйти из-под удара французов, оказался окружённым сорокатысячной группировкой врага. После тяжелого боя Багратион вырвался из окружения, нанеся неприятелю серьёзный урон. Там он впервые обратил на себя внимание французских военачальников.
Глава четвертая. «Я не виноват в Аустерлице!..»
Наконец, русские войска соединились под Ольшаном, куда вскоре прибыл во всём великолепии нарядов и свиты Император Александр. Опьянённый торжественными приёмами, разгорячённый «огненною лавою» славы, пылавшей при его появлении на землях Польши и Пруссии, он предстал перед войсками, ожидая увидеть их восторг, но…
Граф Ланжерон вспоминал впоследствии: «Я был поражен подобно всем прочим генералам холодностью и глубоким молчанием, с которыми войска встретили Императора».
Один из биографов Александра так объяснил причину необычного для того времени происшествия: «Войска голодали, и это обстоятельство расстроило доброе отношение к австрийцам; не получая ничего законным образом, крайняя нужда заставила их прибегнуть к грабежам и опустошениям. Такие беспорядки развивали взаимную вражду и положили начало неприязни к австрийским властям. Среди войск двух союзных армий зарождался антагонизм, который вскоре дошёл до открытого обвинения австрийцев в измене…»
Впрочем, мы опять забываем одно обстоятельство. В недалеком прошлом, в 1799 году, австрийцы сами просили Россию о помощи, просили дать им непобедимого Суворова. Но и тогда они вели себя самым подлым образом, мешая победам, срывая поставки, открывая и оголяя фланги русских войск, и этим ставили их под удары неприятеля.
Суворов преодолел всё, не потерпел ни одного поражения и вновь обессмертил своё имя блестящими победами, потрясшими Европу. Теперь же Император России сам едва сумел убедить австрийцев ввязаться в бойню с Наполеоном. Так чего же можно было ждать от них?
Адам Чарторыжский оказался прозорливее и мудрее Императора. Обратив внимание на состояние войск, на их отношение к царствующей особе, он рекомендовал Александру оставить армию, полностью поручив её Кутузову. Но разве дали ли бы ему на это право те, кто тайно управлял всеми его действиями? Те, кто заставил заключить мир с Англией, когда ещё не остыло тело Павла Петровича, убитого ради английских интересов? А если б Кутузов разгромил Наполеона? С одной стороны, англичанам это было бы на руку, но с другой – привело бы к необыкновенному возвышению России.
Биографы считали, что Александр приехал за славой полководца и хотел получить её без промедлений. Он не учитывал, что Кутузов – это не Суворов. Кутузов – полководец иного рода, придерживающийся иной тактики, он был значительно осторожнее. Его победы были блистательными, но шёл он к ним своим, особым путём. Да и войска были не те, всё-таки прошло время после побед Екатерининского века, да и после Итальянского и Швейцарского походов Суворова шесть лет минуло.
Армия продолжала быть непобедимой в руках опытного полководца, по-прежнему её «цементировали» выученики Румянцева, Потемкина и Суворова, хотя появились и выдвиженцы «дней Александровых прекрасного начала», от которых, правда, было мало проку.
Предложенный Кутузовым план, заключавшийся в ожидании подхода подкреплений и в наблюдении за действиями превосходящего числом неприятеля, возмутил Императора. Быть может, Александру уже мнились восхищенные взоры его почитателей, восторженные глаза прусской королевы, обращённые на него, как победителя самого Наполеона. Он знал о блистательных победах Суворова в Италии и Швейцарии, победе Кутузова под Кремсом и полагал, что очередная победа будет столь же блистательной и скорой. Он не понимал различия между собою и российским военным гением Суворовым.
Император полагал, что командовать войсками в бою не сложнее, нежели парадом на Марсовом поле в Петербурге. В любом случае он должен был находиться при армии, ведь, даже одержав победу, русская армия не должна была (по воле англичан – её союзников) добиться слишком больших успехов. Англии была выгодна война на континенте – долгая, непрерывная война, в которой продолжительное время никто не должен был одерживать решительных успехов. Вот об этом почему-то не задумывались исследователи наполеоновских войн.