Страница 10 из 15
В дневнике Мунк не скупится на описания мучительных страданий тайного любовника. Брандт встречает свою возлюбленную на улице Карла Юхана [23], но она не одна. Ему остается только поздороваться и пройти мимо, однако он успевает заметить ее смущенную улыбку. Он часами простаивает в подворотне напротив ее дома, мечтая послать ей цветы и записку.
В сентябре приходит известие, что Мунку присуждена стипендия Шеффера, и на следующий год – еще пятьсот крон. На эти деньги он снимает мастерскую на Хаусманнсгате. Теперь он может не только спокойно работать и приглашать натурщиц, но и принимать гостей совсем иного рода.
Из дневника становится ясно, что после возвращения с каникул Мунк возобновил связь с Милли Таулов. В маленькой Кристиании они так или иначе пересекались; более того, Мунк не мог избежать встреч и с ее мужем Карлом, коллегой его отца и их дальним родственником. Так что счастье было, мягко говоря, далеко не безоблачным:
Он посмотрел на постель.
– Иди ко мне.
И тут же все это показалось ему отвратительным – и что она понимает это.
Они сели. Всякое желание у него пропало. В глаза бросилась морщинка в уголке ее рта.
Ему захотелось, чтобы она очутилась где-нибудь далеко отсюда.
У него не было даже желания смотреть на нее – все совсем не так, как он мечтал.
Он лег на нее.
Ему хотелось…
Они не произнесли ни слова – он чувствовал лишь глубокое унижение и бесконечную слабость и грусть…
Она погладила его по мокрым волосам:
– Бедняжка.
Он подошел к печи, сел на шкуру и положил голову на руки.
Не прелюбодействуй…
Он вспомнил то ощущение, которое возникало у него в детстве, когда отец читал десять заповедей.
Он совершил прелюбодеяние – все стало вдруг таким мерзким…
Он повторил слово несколько раз – прелюбодеяние, – оно было и оставалось мерзким.
Неужели об этом он мечтал, за это так долго боролся?
Это опасное наслаждение и ощущение бессилия после…
Он откинулся на шкуру – в полубреду. И долго лежал так; когда он поднялся и посмотрел на часы, было около девяти; он еще не ел.
Он подобрал с пола несколько шпилек. Потом нашел носовой платок.
Посмотрел на инициалы – инициалы мужа; должно быть, она вышивала их к свадьбе…
Началась двойная жизнь. Мунк описывает, как после любовного свидания идет домой и садится с семьей обедать. Отец и тетя ведут себя как обычно, даже не подозревая, что происходит. А на следующий день его снова грызет тоска, он постоянно думает о вчерашней встрече, вспоминает ее во всех подробностях.
Потом он случайно встречает Милли на улице и, проходя мимо, шепчет: «Вечером, в семь».
Связь с Милли, даже если оставить в стороне вопрос ее измены мужу, мучительна для Эдварда. Прелюбодеяние означало для него нарушение всех нравственных установок, принятых в семье. Карл Таулов тоже не шел у него из головы. Конечно, супруг Милли был пустым щеголем: «Он оглядел свои ноги, одетые в элегантные высокие сапоги для верховой езды. Правда, красивые? Из России привезли». Но как бы то ни было, он служил военным врачом во времена русско-турецкой войны и вернулся домой со множеством турецких орденов, так что ему вряд ли можно было начисто отказать в силе характера. «Муж убьет его – он ощущал, как острый кинжал пронзает его плоть, его сердце…»
К тому же и отношения любовников были непростыми: «И все же ему казалось, что она любит его, – во время их последнего свидания она как будто пыталась все поправить». Но больше всего Мунка беспокоило, что он не в состоянии сосредоточиться на работе:
Все, что бы он ни писал, было плохо. Художник К. сказал ему: если он будет продолжать в том же духе, все пойдет псу под хвост. Беспокойство, нервное напряжение – стоит ли того эта любовь? Он даже не был уверен, любит ли ее – так она была не похожа на женщину его мечты.
При таких обстоятельствах нечего было и надеяться, что Мунк покажет что-нибудь значительное на Осенней выставке 1885 года. Впрочем, саму по себе представленную им картину трудно назвать незаметной: портрет в полный рост, 1,8 на 1 м, в духе Веласкеса, которого он видел в Лувре. На портрете изображен не общественный деятель, чего следовало ожидать, если исходить из размеров картины, а молодой, никому не известный художник Карл Енсен-Ель. Небрежно опершись о трость, с сигарой в другой руке, он с ироничной улыбкой денди свысока взирает на зрителя. Фигура написана грубыми мазками, детали не прописаны, угол комнаты, служащий фоном, едва набросан, в нескольких местах проступает холст. Но портрет выполнен живо и с юмором.
Мнения критиков разделились. Левая пресса отреагировала сдержанно. Рецензент «Дагбладет» считал, что картина написана главным образом с целью поупражняться в колорите: «С точки зрения цветовой техники довольно интересная работа, но при всем желании ее нельзя назвать готовой картиной». «Кристиания-Интеллигенсседлер», как всегда, доброжелательна к Мунку: «Цветовая палитра своеобразна, что вызывает интерес, но отношение к персонажу кажется чересчур высокомерным и несерьезным».
На этом положительные отзывы заканчиваются. Религиозно-консервативная газета «Даген» давно уже обратила внимание на Мунка как «на человека, который всеми способами добивается звания “Певца уродства”». Он изо всех сил поддерживает складывающуюся репутацию:
…Пример такого извращенного применения кисти и красок еще надо поискать. Это доведение до логического завершения всех принципов импрессионизма, настоящая сатира… Как ни расхохотаться перед таким «портретом», отрицающим сам принцип портретной живописи. А эти смехотворные пятна, одно из которых белое, должны, видите ли, изображать блики от лорнета, – вообще нечто из ряда вон выходящее.
«Афтенпостен» того же мнения: ее критику полотно «представляется какой-то мешаниной цветовых пятен, оставшихся на палитре после создания другой картины». Газета называет картину наскоро написанной и остроумной карикатурой, которой не место на выставке.
Такого мнения придерживается не только «Афтенпостен». Сам Мунк позже признавал, что представить картину его уговорил Фриц Таулов, а остальные художники были против.
Какого мнения о картине был брат Фрица – Карл, сказать трудно. Во всяком случае, он неплохо разбирался в искусстве. Как-то он весьма остроумно отозвался о картине Отто Синдинга [24], изображавшей лежащую на берегу треску и кружащихся над ней орлов: «ни рыба ни мясо».
Любовник и супруг встретились на выставке. Мунк условился о встрече с Милли, а пришел ее муж. «Неужели он все знает, ведь он появился минута в минуту – это не может быть случайностью».
Мунк, естественно, страшно испугался, но доктор Таулов не сказал ни слова. Мунк сделал вывод, что коварная обманщица подшутила над ними обоими: «Как она, должно быть, веселится сейчас – дьявол ее возьми!»
Ханс Егер
Роман с Милли Таулов продолжался, вероятно, недолго. На карнавале для художников в марте 1886 года Мунк, одетый монахом, танцует с юной Гудрун Лёкен. Это была одна из героических попыток продемонстрировать Милли, которая пришла на карнавал с мужем, что он совсем не думает о ней. Однако, судя по дневнику, это не так:
Его сердце щемило всякий раз, когда он на улице замечал даму в шубе. Но всякий раз оказывалось, что он принимал за нее то какую-то толстую мадам, то девочку-подростка…
Несомненно, первая любовная связь оставила глубокий след в душе Мунка. Шесть лет спустя, осенью 1891 года, он узнал, что Милли, которая к тому времени развелась с Карлом Тауловом и вышла замуж за актера Людвига Берга, больна: ей сделали операцию на челюсти. «Я застыл – каждое слово, звук, пауза отдавались ударом в голове – она, шесть долгих лет моей жизни…» Предложения он не заканчивает.
23
Главная улица норвежской столицы, ведущая от Центрального вокзала к Королевскому дворцу.
24
Отто Синдинг (1842–1909) – норвежский художник, известный пейзажами Лофотенских островов.