Слышащий

– Похоже, имен у тебя даже больше, чем у меня. Как тебе, кстати, имя Пэрли? Пойдет? А какую фамилию ты укажешь в документах на «паккард», мне фиолетово. Так, держи фонарик выше: подрежем у Дока лопатник, пока все к чертям кровью не залило.

– Слушай, ты никак совсем с катушек слетела? Какого черта ты наделала? Ты ведь только что застрелила человека! Он же сейчас сдохнет прямо на наших глазах!

– Ай, какая плохая Джинджер – застрелила человека!

– Посмотрим, как ты запоешь на электрическом стуле! Садистка несчастная!

Джинджер невозмутимо уперла ствол револьвера себе в подбородок.

– Слушай, Пэрли, вот тебе информация к размышлению: я два года кряду моталась по всей стране с этим докторишкой. Пришла на замену его предыдущей помощнице, Стелле. Так вот, она всячески отговаривала меня ввязываться в эту авантюру, потому что Ханикат уже тогда дышал через раз. Конечно же, я не послушалась. Отправившись с ним на гастроли, я никак не ожидала, что буду нянчиться с этим шестидесятивосьмилетним стариканом, словно с грудным младенцем. С выступлениями Ханикат еще худо-бедно справлялся, но в остальном он был просто невыносим. Да на его гребаном чердаке оказалось столько летучих мышей, что сам граф Дракула наложил бы в штаны! А теперь скажи-ка мне, Пэрли. Ты, если я в тебе не ошиблась, аферист со стажем. Как бы ты предпочел закончить свою жизнь? Хотел бы на старости лет гнить в доме престарелых и пускать пузыри в тарелку супа? Или ссаться в кровать? Не понимать, где ты и кто ты, пока тебе любезно не подскажут? Целые дни напролет давить идиотскую улыбку и наблюдать, как ползут стрелки часов, не догадываясь, какое нынче число и какой день недели? Или все-таки ты желал бы прожить жизнь быстро и ярко, как… – Тут Джинджер на мгновение задумалась. – Как Бонни и Клайд? Так накоптить в этом гребаном мире, чтобы потом еще долго помнили, кто такой Пэрли!

Она навела револьвер на Ханиката, корчившегося от боли в кустах, и сказала:

– У Дока нет семьи. Взрослая замужняя дочка в Калифорнии не считается. Она даже не вспоминает о папаше. Если бы у Дока все было в порядке с кукушкой, то первое, чего он пожелал бы, – это свести счеты со своей никчемной жизнью. Что там в таких случаях говорят священники? Ты же продаешь Библии, носишь этот дурацкий зажим для галстука – кому, как не тебе, знать, что люди мечтают о счастливой жизни после смерти! О существовании гораздо лучшем, нежели чем… – Джинджер замолчала, обвела взглядом лес, откуда доносились сдавленные рыдания доктора, и, презрительно усмехнувшись, закончила: – Чем все это!

– Ну да, – согласился Пэрли, усмехнувшись в ответ. – Ты еще копам расскажи про убийство из милосердия. Они тут же падут ниц и возведут тебя в ранг святых.

Невероятно, но Джинджер улыбнулась, и глаза ее просияли.

– Копы ни черта не смыслят в жизни, – парировала она.

Пэрли весь взмок: ночь была теплая, и пот ручейками струился по спине и крупными каплями наворачивался на лбу. Снова загудели и застрекотали насекомые. Они будто спрашивали: «Что-же-делать-делать-делать?»

– Посвети мне, – велела Джинджер и сунула фонарик ему в руку.

«Когда это я решил помогать ей? – размышлял Пэрли. – Может, после того пристального взгляда янтарных глаз?»

Эта женщина видела его насквозь. Видела в нем младенца, оставленного в корзинке из-под персиков на пороге церкви за пару часов до воскресной службы. Видела в нем мальчика с ангельским лицом, втянутого в водоворот бесконечно сменяющихся – одна хуже другой – приемных семей. Каким-то образом Джинджер знала и про бурю страстей, поднявшуюся вокруг него: как все пользовались сиротой для достижения своих корыстных целей. Знала она и какая волна разочарования захлестнула подростка, когда оказалось, что на всем белом свете до него нет дела даже могущественным ангелам и помощи в трудную минуту ждать неоткуда. Знала Джинджер и то, что юноше, превратившемуся в мужчину с множеством имен, никто и никогда не доверял: «Мама, не давай денег этому человеку». Она знала все это и понимала, почему он менял имена как перчатки. И конечно же, была в курсе, к чему привел этот маскарад длиною в жизнь: за душой у бедняги не осталось ничего, кроме тлеющих воспоминаний из детства. Перед Джинджер стоял мужчина, пытавшийся любой ценой выжить в этом суровом мире.

Прислушавшись к внутреннему голосу, Пэрли последовал за Джинджер. Сколько он себя помнил, этот голос, по всей видимости принадлежавший инстинкту самосохранения, всегда был с ним. Следуя его советам, мальчик, которого тогда звали просто Сонни, однажды украл блок дешевых сигарет, поштучно распродал их сверстникам за двойную цену и, прихватив вырученные деньги, сбежал из дома. Жизнь Сонни в Уэйкроссе, что в штате Джорджия, походила на ночной кошмар. Непрестанно кашлявшие старик и старуха рядили его в калеку, выдавали костыли и водили от одной сельской церкви к другой – собирать подаяния для несуществующего приюта «Дом бедных сироток». А по вечерам они приходили к его кровати: безумная сморщенная старуха, бешено вращавшая глазом и шамкавшая беззубым ртом, и белобородый старик, сипевший ему на ухо испитым голосом. Выдыхая пары виски, старик угрожал Сонни, что если тот не будет как следует разыгрывать инвалида, то его взгреют и в самом деле переломают ноги и руки. Мальчик чувствовал, что хозяин не шутит: рано или поздно и впрямь его изувечит. И вот однажды ночью, повинуясь внутреннему голосу, Сонни взял утюг, размозжил спящему старику голову, а закричавшей старухе, сперва кинув в глаза пригоршню соли, проломил лоб. Умерли они или нет, Сонни не проверял. Живые или мертвые – на них у него совсем не было времени…

– Шестьдесят два доллара плюс мелочь: два четвертака, три монеты по десять центов, три – по пять и еще шестнадцать по одному. Недурно, – заключила Джинджер, подсчитав содержимое карманов Ханиката.

Доктор, барахтаясь в грязи, все пытался уползти, но тщетно.

– Я хочу половину. И еще «паккард». – Мужчина с ангельским лицом услышал голос своей новой личности по имени Пэрли.

– Да ну? Хочет он, подумать только! Вообще-то, Док задолжал мне за четыре шоу сорок баксов.

– Мне плевать. Половина денег и «паккард» в придачу.

Наклонив голову набок, Джинджер с интересом взглянула на Пэрли и облизнула нижнюю губу, словно пробуя слова на вкус:

– А ты не забыл, что револьвер у меня?

– Акт милосердия к ближнему – поступок очень серьезный. Поступок, достойный святых апостолов Господа Бога нашего Иисуса Христа. Поэтому раздели с голодным хлеб свой и скитающихся бедных введи в дом – и так далее, и тому подобное. Короче, пятьдесят на пятьдесят.

Сверкнув зубами в свете фонарика, Джинджер улыбнулась:

– Что ж, тогда заработай свою половину! – И протянула ему револьвер рукояткой вперед.

Пэрли с сомнением посмотрел на револьвер.

– Миссис Невинс предупреждала, что дверь закрывается ровно в десять тридцать, – сказала Джинджер. – Так что у нас нет времени канителиться, Пэрли, нужно делать все быстро. Мы же не хотим посреди ночи поднять на уши хозяев гостиницы? Кстати, вдвоем заявиться мы не можем: слишком подозрительно.

– Да ты точно спятила, если и в самом деле думаешь, что я буду в кого-то стрелять.

– Но не оставлять же его в живых! Пэрли, ты и сам все прекрасно понимаешь: это невозможно.

– Черт возьми, почему ты сразу не выстрелила в голову? А вдруг бы у него открылось второе дыхание, и что тогда? Ищи-свищи его потом по лесу!

– Звучит невероятно, но я бы не удивилась, – ответила Джинджер. – А в голову я не выстрелила, потому что еще по дороге сюда сказала: убивать будешь ты. И ты убьешь Дока, Пэрли. Прямо сейчас. Затем мы поделим деньги и вернемся в гостиницу. Она закрывается в десять тридцать, не забыл?

– Зачем вообще возвращаться в отель?

– Нам надо, чтобы Невинсы думали, будто Ханикат напился до беспамятства и блюет дальше, чем видит. Наверняка перспектива убирать всю ночь блевотину вряд ли придется им по душе. Я уверена: наши добрые хозяева очень обрадуются, когда узнают, что ночевать пьяный постоялец будет на заднем сиденье «паккарда» – это послужит нашим алиби. Не пойдут же они проверять, в конце концов! – воскликнула Джинджер и глянула на доктора. – Рано или поздно тело все равно найдут, но чем позже это случится, тем лучше. Теперь понимаешь?