Русское

Иванушке казалось, что наконец-то в земле Русской наступит порядок. Когда пришла весть о смерти князя киевского, он находился в Переяславле и, не вызывая даже сыновей из имений, чтобы не терять времени, во весь опор поскакал в столицу.

То, как правил старый князь, уже давно вызывало у него отвращение. В Русском и его северо-восточных вотчинах крестьян не угнетали и соблюдали законы. Однако он знал, что таких вотчин немного. На братьев покойного князя Киевского Иван не очень полагался и думал, что ежели кому из князей и исправлять кривду на земле Русской, то лишь одному – Владимиру Мономаху. И еще думал Иван, что не потому он так считает, что люб ему его князь и покровитель, а потому, что воистину тот достоин его любви.

По прибытии в Киев он обнаружил, что народное вече выбрало того же правителя.

Не успев даже навестить брата, он немедленно отправил одного из слуг к Мономаху с посланием: «Иван Игоревич ждет тебя в Киеве. Приди, возьми то, что по праву предлагает тебе вече».

Потому-то и огорчился Иван, войдя в дом своего детства и обнаружив, что старший брат его чаяний не разделяет, а лишь угрюмо качает головой.

«Ничего не выйдет», – сказал ему Святополк.

Со времен похода против половцев между ними установились ровные, ничем не омрачаемые отношения, и оба были тем довольны. Они не сделались друзьями, но ненависть, снедавшая старшего брата на протяжении всей жизни, точно неугасимое пламя, наконец догорела, рассыпавшись угольками. Святополк чувствовал себя старым и усталым. Благодаря Иванушке он не знал недостатка в деньгах. Жил он в совершенном одиночестве. Сыновья его служили в других городах, он же предпочел остаться в Киеве, где его почитали и как боярина, и – увы, незаслуженно – как оборотистого разумного мужа, добившегося успеха. Но на мир Святополк взирал без особого восторга. «Говорю тебе, – повторял он, – не быть Мономаху князем киевским».

Два дня спустя оказалось, что он был прав, ибо Киева достигла весть, что Мономах отказывается сесть на столичный престол.

В каком-то смысле у него не было выбора. По правилам престолонаследия власть должна была перейти не к нему, ведь существовали старшие ветви его рода, которые и должны были княжить по праву первородства. И потом, разве сам он всю свою жизнь не делал все возможное, чтобы престолонаследие совершалось по закону и никто не нарушал мира? Негоже ему отказываться от собственного обычая, тем более по призыву черни, которую ему, князю, надобно держать в узде? Он не пришел.

А потом началось восстание.

В то роковое утро Иванушка ездил в Киево-Печерский монастырь, проскакав верхом по лесу туда и обратно. Он не догадывался, что город объят смутой, пока, добравшись до Подола, не увидел внезапно несколько столбов дыма, поднимавшегося кверху. Он пришпорил коня и опрометью поскакал к княжескому дворцу. И повстречал торговца, удирающего на телеге из города. Вспотевший и запыхавшийся, тот знай нахлестывал лошадей.

– Что в городе творится? – крикнул Иванушка.

– Убивают нас, боярин, – откликнулся тот, – не щадят ни купцов, ни знать. Поворачивай назад, господин, – добавил он, – туда разве что дурак полезет.

Иван мрачно улыбнулся в усы и продолжил путь, теперь уже по Подолу. На улицы высыпали толпы, люди носились туда-сюда. Возмущение, казалось, возникло стихийно и охватило весь город. Попадались мелкие торговцы, которые закрывали ставнями свои дома и лавки, в то время как другие сбивались в маленькие вооруженные отряды прямо на улицах. Несколько раз он на коне с трудом протискивался сквозь густую толпу.

На какой-то узенькой улочке он столкнулся с двумя десятками мятежников.

– Гляди-ка, – завопил один из них, – боярин! – И они бросились на него с такой яростью, что он едва сумел вырваться и ускакать.

Людские толпы устремились в центр города. Он уже видел пламя, вздымающееся над Ярославовым двором. Им овладела одна-единственная мысль – разыскать и спасти Святополка.

А когда он доскакал до Жидовских ворот, глазам его предстало зрелище, от которого он похолодел и на миг забыл даже о брате.

Впереди запрудила улицу толпа числом не менее двухсот человек. Они плотным кольцом окружили дом. И если все, кого он встречал до сих пор, показались ему либо раздраженными, либо взволнованными, то на лицах этих мятежников застыло выражение жестокости. Некоторые даже злорадно улыбались, предвкушая безнаказанные убийства и мучения тех, кто попадется им в руки.

Окруженный восставшими дом принадлежал старому Жидовину Хазару.

По толпе разнесся радостный гул.

– Подпалим-ка их, – крикнул кто-то.

Толпа одобрительно загудела.

– Жареное порося вертела просит! – весело прокричал какой-то высокий, тучный мятежник.

Иванушка заметил, что некоторые держат в руках горящие факелы.

Злодеи уже готовились поджечь дом, однако было понятно, что они жаждут не столько спалить постройку, сколько выкурить обитателей.

– Мерзавцы! – завопил один мятежник.

– Жиды! – крикнула какая-то старуха.

И тотчас же еще несколько в толпе подхватили этот крик.

– Выходите, жиды, давить вас будем!

Иванушке все было ясно с этими людьми. Многие еврейско-хазарские купцы были небогаты, более того, почти все главы картелей, разоряющих и притесняющих бедняков, были христианами славянского или варяжского происхождения, но кому сейчас до того было дело? Разгоряченная мгновением кажущегося всевластия, разъяренная толпа, жаждавшая крови и мщения, припомнила, что враги их – чужеземцы. А чужеземца можно бить и гнать с полным правом – никто за него не вступится.

Именно в эту минуту, окидывая взглядом дом, Иванушка заметил в окне одно-единственное лицо.

Это был Жидовин. Он отрешенно смотрел на улицу, не зная, что и поделать.

Один из мятежников протиснулся сквозь толпу с длинной, тонкой пикой в руках.

– А ну, кликни-ка своих мужиков! – прокричал он.

– Откуда там мужики – у жидов-то? – откликнулся кто-то, и по толпе прокатился взрыв хохота.

То было правдой: кроме нескольких слуг и старика-хозяина, мужчин в доме не осталось.

– Значит, баб пошли! – проревел все тот же мятежник.

Иванушка собрался с духом и двинул коня вперед, сквозь толпу. Тотчас раздались злобные выкрики:

– Это еще что такое?

– Боярин, чтоб его!

– Еще один душегуб-кровопийца!

– Долой его с коня!

Кто-то вцепился ему в ноги; мимо его лица, чуть было не задев, пролетело копье. Иван хотел ударить ближайших нападавших кнутом, но осознал: одно резкое движение – и ему конец. Медленно, невозмутимо, терпеливо он направлял своего коня вперед, осторожно прокладывая путь, раздвигая толпу. Потом обернулся.

Иван глядел на толпу, а мятежники глядели на него.

И, к своему собственному удивлению, он ощутил новый, неведомый прежде страх.

Никогда раньше не приходилось ему сталкиваться с разъяренной толпой. Он грудью встречал половецкую орду, он неоднократно смотрел в лицо смерти. Но ни разу не обступала его стеной ненависть. Это зрелище вселяло ужас. Еще того хуже, он словно окаменел. Ненависть толпы поразила его, точно целенаправленная, неудержимая сила. Он чувствовал собственную наготу, робость и, как ни странно, стыд. Но чего ему стыдиться? Не было причин для стыда. Да, он боярин, но не сделал этим людям ничего дурного. Так отчего тогда он пред ними словно виноватый? Сила их общей яростной ненависти обрушилась на Ивана, словно мощный удар в грудь.

И тут толпа затихла.

Иванушка схватил удила и ласково потрепал коня по шее, чтобы подбодрить и успокоить. «Как странно, – подумал он, – неужто половцы меня не убили, а от киевлян смерть приму?»

Человек с пикой указывал на него. Как и большинство в толпе, он был одет в грязную льняную рубаху, перехваченную кожаным поясом; лицо его почти полностью скрывала черная борода, волосы падали на плечи.

– Что ж, боярин, говори что хочешь – перед смертью! – воскликнул он.

Иванушка попытался бестрепетно выдержать его злобный взгляд.