Продолжение времени

Владимир Алексеевич Солоухин

(1924-1997)

Продолжение времени

(Письма из разных мест)

КУТУЗОВСКИЙ ПРОСПЕКТ.

ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА

Итак, друзья, пора укрепиться в мысли: всё, что разбросано, приходится собирать. Вон хоть бы и в нашем селе: председатель колхоза Чудов (право, не знаю, где он теперь, да и жив ли) разобрал лет пятнадцать назад ограду вокруг церкви, в надежде использовать кирпич на строительство коровника. Красивая ограда была: узловые башни, пять арочных входов, кованые решетки. Белый (побеленный) кирпич и черное железо превосходно сочетались с темной зеленью старых лип и с более светлой зеленью самой плоскости села, на которой стояли ограда и церковь. Пятнадцать лет глядели все на образовавшееся запустенье, на расплодившиеся тут бурьян и крапиву, но потом все же решили: некрасиво как-то, неприглядно, надо церковь снова огородить. Ну, бывалошнюю ограду не только колхозу, я думаю, и целому району бы не поднять, и оградили бывшее место ограды штакетником и даже покрасили этот штакетник в голубенький цвет. Тоже своего рода собирание разбросанного, пусть и в таком жалком виде. Но бывают случаи посерьезнее.

В 1944 году в Новгороде происходило прямо-таки символическое действо – собирали Россию. Она была разобрана на части и валялась разбросанная на снегу.

Как известно, в январе этого года советские войска отбили Новгород, и вот, когда первые наши люди вошли в Новгородский кремль, когда они подошли к памятнику «Тысячелетие России»…

Наверное, вы хотя бы по картинкам знаете этот памятник – раннее, замечательное произведение Микешина? Был сбор пожертвований, собирали со всех по копеечке. Это делалось, кстати сказать, вовсе не потому, что у казны не хватило бы средств на такой памятник, но ради того, чтобы каждый внесший свою копеечку чувствовал себя причастным к сооружению монумента. И гордился им как гражданин и патриот!

Что касается стороны искусства, то был объявлен конкурс, в результате которого одобрили проект двадцатилетнего Микешина.

По своему общему силуэту памятник «Тысячелетие России» есть не что иное, как огромная бронзовая шапка Мономаха. Но это, вот именно, по общему силуэту и на первый взгляд. Затем, при внимательном разглядывании, общая картина расчленяется на две четкие конструктивные части: широкий постамент, сужающийся кверху, и большой бронзовый шар с крестом, покоящийся на этом постаменте и являющийся не чем иным, как увеличенной во много раз копией царской державы.

Так что и одном этом выражена главная (по тогдашним представлениям) идея памятника: держава, покоящаяся на незыблемом постаменте. Но Микешин развил и обогатил эту идею. У креста державы он поставил ангела, а перед ним коленопреклоненную женщину – олицетворение России. Вокруг державы он расположил крупнейших собирателей России, ибо, естественно, не могла она сама собой собраться в огромное государство от Дуная до Тихого океана, но кто-нибудь на протяжении столетий должен был ее собирать. Здесь, на памятнике, мы видим князя Владимира, Дмитрия Донского, Ивана Третьего, Ермака, Минина с Пожарским, Петра…

Среднюю часть постамента опоясывает горельеф. Всего на нем 109 фигур просветителей, государственных деятелей, полководцев, писателей и художников: Александр Невский, Иван Сусанин, Богдан Хмельницкий, Кутузов, Платов, Нахимов, Ломоносов, Жуковский, Державин, Фонвизин, Федор Волков, Крылов, Карамзин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Глинка… сто девять человек, нет нужды перечислять всех.

Конечно, в выборе имен проявилась определенная тенденция, и на горельефе оказалась не вся Россия, не только потому, что всю невозможно было бы поместить. Есть Пушкин, но нет Белинского, есть Гоголь, но нет Шевченки, есть Ермак, но нет Стеньки Разина, есть Сусанин и Минин, но нет Пугачева, есть Лермонтов, но нет Герцена, есть Ломоносов, но нет Радищева…

Тенденция, конечно, была. Но все же, с оговорками, пусть и большими, мы можем сказать, что люди, расположенные на горельефе, олицетворяют Россию. Ведь одни, не попавшие на горельеф (Белинский, Шевченко, Разин, Пугачев, Радищев, Герцен), без тех, кто попал, едва ли олицетворяли бы ее более полно.

Но вернемся к январю 1944 года. Советские войска, вошедшие в Новгород, обнаружили в Новгородском кремле, что Россия разобрана на части и разбросана по снегу. Там из снега торчит нога Гоголя, там голова Брюллова, там виднеется Карамзин, там Крылов… Многие скульптуры не просто валялись, но были уж упакованы в деревянные ящики, приготовлены для увоза.

Пришлось памятник заново собирать, и в ноябре того же года он был снова, торжественно, при большом стечении народа, открыт.

Случай не из самых тяжелых. Основание памятника все же стояло на месте, да и все фигуры хоть и были разбросаны, но все оказались целыми и поблизости. Било бы хуже, если бы враги, захватчики пробили внутрь памятника шпуры, заложили взрывчатку и ночью подожгли бы бикфордов шнур. Что бы тогда осталось от памятника, олицетворяющего Россию? Пришлось бы писать теперь: «От памятника, олицетворявшего Россию». Жуть!

Но я, кажется, зарапортовался совсем: лезут в голову какие-то шпуры с бикфордовыми шнурами, романтические, идиллические почти, предметы ранней зари взрывного дела. Теперь небось электричество в распоряжении взрывников, рычаг включил – и готово.

Впрочем, технический прогресс делает иногда зигзаги. Пройдя через очень сложные решения той или иной проблемы, люди приходят к более простым решениям, как бы делая шаг назад. Я имею в виду не то, что сейчас на Западе называется «ретро», не возвращение к старым модам, к свечам после яркого электрического света или к велосипедам после автомобилей (или даже и к лошадям), не вполне серьезные попытки возвратиться в больших масштабах к парусному флоту, который, как показали расчеты специальной комиссии, может оказаться вполне рентабельным и удобным (синтетические паруса, механизмы для манипуляций с ними во время плавания, оснащенность современными навигационными приборами и радио, приличная скорость и грузоподъемность, и при всем том – ноль горючего), – нет, я имею в виду более простые инженерные решения, которые возникают после более сложных. Так, гусеничные трактора в массе своей заменяются колесными, большие колесные – все более маленькими и поворотливыми, очень часто вместо бетонных плотин делают теперь намывные (как поступали бы и мальчишки, перепружая ручей). Взрывали, взрывали памятники старины, а потом вдруг обнаружилось, что самое удобное не взрывать их, а разбивать тяжелой железной болванкой, подвешенной на прочном тросе к длинной и верткой стреле специального крана. Ни грома, ни шума, ни содрогания стекол (и сердец), только рекомендуется поливать водой, чтобы не так сильно клубилась пыль… Ну, правда, надо сказать, что в тридцатые годы не было еще таких кранов.

Во всяком случае, во Владимире в 1962 году, когда доламывали церковку, в которой венчался ссыльный Герцен (тогда она была загородной, в Ямской слободе, а теперь, конечно, оказалось в самом городе), то пользовались не взрывчаткой, а именно тяжелой болванкой. Просто и надежно. Или когда в Москве в 1974 году сносили близ улицы Неждановой старинный дом XVIII века, для того чтобы на этом месте устроить сквер, тоже ничего не взрывали там, а действовали этой болванкой и бульдозерами.

Но мы слишком далеко отошли от нашей главной посылки, от моей убежденности, что все то, что разбросано, приходится потом собирать. Помните ли вы, друзья (а я хочу зам напомнить), как горячо мы спорили вокруг этого лет двадцать тому назад? Вы напирали тогда на необратимость многих происшедших уже процессов, а я пытался голословно и слабо утверждать, что эта теория не только не верна, но и ужасно вредна. Утверждать-то я утверждал, но, вот именно, голословно и слабо. А вы… о, вы громили меня с фактами в руках, разделывались со мной, как с мальчишкой, переходя даже в споре с яростного на снисходительный тон. Допустим, говорили вы, допустим, что нужно теперь, беречь колокольню Ивана Великого или собор Покрова на Нерли, «домик Фамусова» на Пушкинской площади в Москве (тогда он еще не был снесен) или коней Клодта на Аничковом мосту в Ленинграде, но ведь чего нет, того уж нет, пойми. Ну, пойми, увещевала вы меня, словно меленького, этого уже нет, понимаешь – нет на земле. Значит, не о чем и говорить. Произошел необратимый процесс. Вот, например, когда-то в Москве были Красные ворота, Сухарева башня, Триумфальные ворота… а теперь этого нигде нет. Где же все это теперь возьмешь? Не вообразишь же ты, что теперь (!) снова (!?) возьмут и построят ту же самую Триумфальную арку? Я лепетал что-то вроде того, что отчего же… можно… возможно… не исключено… Но все выходило у меня наивно и беспомощно. Не было у меня в том споре нужного аргумента, более того, я сам не верил, что он у меня появится, и появится очень скоро. Вот если бы тогда мне в руки журнал «Наука и жизнь» № 7 за 1968 год, я бы тотчас открыл бы его на нужной странице и показал бы вам статью архитектора И. Рубена под назвавшем «Триумфальная арка». И крыть бы вам было нечем, потому что вы прочитали бы в той статье: