Дразнилки

– Дочка твоя! – выпалил Выхин, не понимая, что происходит. – Четырнадцать лет, мелкая такая, бойкая, болтает постоянно о разном. На тебя похожа очень. Я ее встретил, когда приехал. За ключами пришел, а тут она. Познакомились.

Алла прервала его тяжелым взмахом руки. Снова вытерла пот с лица. Голова её при этом продолжала тяжело мотаться туда-сюда, будто где-то в области шеи заклинил механизм.

Они оба несколько секунд молчали. С улицы сквозь плотно закрытое окно доносился подростковый смех. Выхин снова потоптался на месте и с хрустом додавил кухонное стекло.

– Я вернулся в город, потому что больше не могу убегать, – сказал он негромко. – Мне нужно остановиться, а я не знаю как. Единственный выход – покаяться. Мне так кажется. Я надеялся рассказать всё отчиму, но он умер. Но ещё ведь есть ты. Просишь меня рассказать, я и хочу, чтобы ты выслушала.

– Лена пропала. – Сказала Алла.

Выхин почувствовал, как что-то внутри него болезненно ухнуло в область живота.

– Что? Когда?

– Полтора года назад. Пошла гулять с собакой и не вернулась. Следы вели в лес, а затем пропадали у реки. Ни пса, ни Ленку до сих пор не нашли… – Алла моргала так часто, что на ресницах появились капли слез. – Я не понимаю, откуда ты знаешь про Ленку и почему несешь всякую чушь про то, что встретил её здесь. В этой квартире никто не живет. Я съехала на два этажа выше с того момента, как стало понятно, что Ленку не находят. А здесь давно лежит разный хлам, скапливается. Она не могла открыть тебе дверь и отдать ключи. Не могла болтать или ездить с тобой куда-то. Потому что Ленки нет.

– Но я как-то попал в квартиру, – Выхин вытащил ключи, показал. – Откуда им взяться?

Алла нервно пожала плечами:

– Я не знаю.

– Может, это как-то связано с твоим братом тоже?

Если сначала Алла выглядела разозлившейся невесть на что фурией, то сейчас превратилась в испуганную и ничего не понимающую женщину. Выхин присел рядом с ней на корточки, заглянул в слезящиеся глаза.

– Алла, Элка, блин, ты у меня самый родной человечек на земле остался. Никого нет больше. Я не думал об этом никогда. Ты для меня та самая мелкая влюбленная девочка из прошлого, с которой бегали в кинотеатр, ели мороженое… с которой чуть было не поцеловались, понимаешь? Я думал, что забуду тебя навсегда, да вообще обо всем забуду, но не получилось. Как оказалось, такое не забывается. Оно остается в глубине сознания и гложет, гложет как голодный червь. И не остановится, пока не изгложет всего.

– Давай уже, Выхин, – попросила Алла растерянно. – Я ничего не понимаю, ни про Ленку, ни про брата. Расскажи.

Он взял её ладонь в свои руки и крепко сжал. Кожа Аллы была ледяной, жесткой. Вокруг вообще было слишком холодно.

– Я убил твоего брата, – сказал Выхин. – Тогда, в двухтысячном. А сейчас, похоже, он вернулся, чтобы убить меня.

3.

Капустина Выхин нарисовал первым. Вспомнил дразнилку, которая звучала так: «Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей», и тут же понял, как должен выглядеть карикатурный враг-подросток.

Он старательно выводил ручкой каждый гвоздь на цилиндре. Специально лишил Капустина одного глаза, пририсовав торчащее острие гвоздя из пустой глазницы. Жаль, синяя паста не могла отразить кровь, скопившуюся на изъеденном червями лице. Впрочем, и так получилось неплохо.

Голоса вокруг одобрительно шептали.

Смотри, как мило!

Вложил душу в этого парня!

Хотели бы мы с ним познакомиться!

Сколько злости в этой ухмылке, во взгляде!

А гвозди, гвозди!

Никто и никогда не хвалил так Выхина за рисунки. Мама относилась к ним с усталостью: развлекается парень, ну и пусть, лишь бы не дергал по пустякам. Отец называл Выхина «художником с большой дороги», и непонятно было оскорбление это или похвала. Разве что отчим несколько раз разглядывал прошлые зарисовки, понимающе хмыкал, а несколько дней назад сообщил, что в доме культуры есть кружок рисования, там его бывшая одноклассница преподает, и если нужно, он может договориться, чтобы Выхина взяли в средине учебного года. Выхин замялся и попросил подумать. Он не был уверен, что хочет рисовать настолько серьезно…

А вот Твари божии были от рисунка в восторге. Их изумление и радость передались Выхину. Он захотел нарисовать ещё кого-нибудь из своих обидчиков и сразу же вспомнил про рыжую Ингу, задаваку, которая несколько дней сидела на скамейке у подъезда, щелкала семечки и наблюдала за окнами Выхина, щурясь на солнце. Тут же её и зарисовал первыми небрежными набросками: «Дурочка-снегурочка, лежала на печи, ела кирпичи». Снегурочка потому, что кожа у нее была бледная и незагоревшая.

Кажется, Выхин испытал физическое наслаждение, когда обрисовывал широко распахнутый рот Инги, набитый кирпичами. Особенно удались осколки зубов, торчащие то тут, то там.

Превосходно!

Великолепно!

Выхин замёрз, поэтому дорисовывал с трудом. Руки не слушались от холода.

– Я скоро вернусь, – обещал он камням, рисункам, голосам и лицам. – Прихвачу новые ручки, тёплую одежду и вернусь!

Однако тем же вечером у него поднялась температура. Выхин будто провалился в сладкую ватную дрёму. Мир вокруг стал мягким и чуть-чуть размытым. В этом мире неторопливо двигалась мама с градусником, а потом с чашкой чая, а потом с шерстяными носками, от которых пахло горчицей. Появлялся отчим, за ним - незнакомые люди. Они тоже двигались неторопливо и вяло.

Появилась Элка – курносый нос – прикладывала холодную ладошку к лбу, что-то говорила, монотонно и убаюкивающе. Элку хотелось обнять и прижать к себе, потому что только она могла унять жар. Но не было сил, и Выхин страдал.

Ему мерили температуру, вливали тёплую горькую воду в рот, сморкали, укладывали на лоб влажные полотенца. А он то выныривал в этот мир, то погружался в свой, где вокруг были стены, покрытые мхом и узорами, а на влажном куске плиты лежала зеленая тетрадь в клеточку, небрежно придавленная камнем. От камня исходили свет и тепло. Камень питался тем, что Выхин оставил после себя – вкусными, редкими эмоциями. Что ни говори, а у Выхина был талант.

Он решил, что выздоровел, через несколько дней. Проснулся ночью, потный с головы до ног. Возился так, что запутался в пододеяльнике и свалил на пол подушку. Долго пытался выбраться, едва не упал сам. В голове пульсировало желание – добраться до кенотафа и продолжить рисовать.

Выхин торопливо оделся в тёплое, набил карманы ручками вышел в коридор. В соседней комнате спали. Натянул шапку, куртку, обулся и бесшумно выскользнул на лестничный пролет.

Через тридцать минут он уже был на той стороне города, где начинался лес. Справа от дороги спали новенькие многоэтажки. Ярко мигали огни единственного в городке супермаркета – возле него крутились машины, из колонок дребезжала курортная музыка. Но Выхин ничего вокруг не замечал. Он спустился с обочины, ломая сапогами податливую ледяную корку. Замер на несколько секунд, оглядывая дрожащую темноту (над деревьями поднималась вышка ЛЭП, похожая на скелет с раскинутыми в стороны руками), и уже без сомнений углубился в лес.

Дорогу к кенотафу Выхин не искал, да и не старался. Почему-то знал, что найдет без проблем. Брел в темноте, как по оживленной улице – не спотыкаясь, ни за что не цепляясь и не останавливаясь. Будто сам лес расступался перед ним и направлял куда нужно. Пару раз ноги проваливались под лёд, но Выхин не замечал. Бледное зарево городка осталось за спиной. Впереди была только чернота.

Он вышел на поляну, увидел дыру в земле и понял, что добрался до места. Спустился вниз головой вперед. Внутри было теплее, чем снаружи.

Мы ждали тебя!

Мы хотим еще!

Покажи, на что ты способен!

Голоса накинулись с радостью, как щенки, которые устали ждать, когда же хозяин придет с работы. Выхин засмеялся хрипло, до боли в горле. Как же он мечтал вернуться сюда!