Страница 228 из 230
Жуков, по словам Семичастного, следующим образом изложил жене суть своей позиции: «Я сказал, что постановление 1957 года я принял как коммунист и считал законом для себя это решение. И не было случая, чтобы я его где-то в какой-то степени критиковал. Я хорошо знаю Устав партии и нигде никогда не говорю за исключением того, что я лично до сих пор считаю, и это тяжелым камнем лежит у меня на сердце. Я не могу смириться с той формулировкой, что была в постановлении. Постановление было принято без меня, и я не имел возможности доказать обратное — это вопрос об авантюризме. Где же и когда был авантюристом? В каких делах я был авантюристом? Я, 43 года находясь в партии, отвоевав четыре войны, потерял все здоровье ради Родины, я где-нибудь позволял какие-нибудь авантюрные вещи? Где факты? Фактов таких нет. И откровенно говоря, эта неправдивая оценка до сих пор лежит тяжелым камнем у меня на сердце».
Свою нелюбовь к Малиновскому Жуков объяснил как некоторыми сомнительными фактами биографии Родиона Яковлевича, так и выступлением министра обороны на XXII съезде партий:
«…Я вам прямо скажу, я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело… В свое время, как известно, его старая жена написала весьма… тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский вопреки тому, чтобы вернуться на Родину, задержался во Франции в марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить до 20-го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему-то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию… Какой же это человек? Пользуясь присутствием Хрущева на Дальнем Востоке, он позволил в отношении меня провокационные вещи. Говорил: „Вы смотрите там за Жуковым. Он вас всех там за горло возьмет“. Разве я могу уважать этого человека?.. А потом выступает с трибуны съезда, и ему вторит Голиков, что это, мол, Бонапарт, это Наполеон, который стремился к захвату власти сначала в армии, потом в стране. Если я стремился, если у меня были какие-то акты в этом отношении, какие-то акции, тогда почему же меня не арестовали?»
Высказался Георгий Константинович и насчет истории Великой Отечественной войны. Здесь он отрицал самый опасный для себя пункт обвинений — будто возлагал на Хрущева главную вину за поражения 42-го года: «Это… разговор в пользу бедных, я по этому вопросу ни с кем не разговаривал. Может быть, в какой-то степени разговор был, но его переиначили… Относительно того, кто привел немцев на Волгу. Персонально никто не может привести, вы же сами понимаете». И генералов немецких не пожалел: «…Более неправдивой истории, чем написали немецкие генералы, я никогда… не читал». Отрицал и высказывания о решающей роли ленд-лиза, хотя, как мы помним, в беседе с Симоновым говорил об американской помощи почти теми же словами, что и в записи безвестного «стукача».
Жуков дал понять, что мог бы вернуться на службу в какой-нибудь скромной должности: «Вот я пять-шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек. Я физически, слава Богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что еще не рехнулся, и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».
Использовать Жукова не захотели. Только туманно намекнули: «Это будет зависеть от вашего дальнейшего поведения»; Жуков возразил: «поведение у меня всегда партийное… А почему меня, собственно, отбросили, я не понимаю. Я Родине отдал почти всю жизнь». И чтобы развеять все сомнения, подтвердил:
«Я читаю и пишу. Я могу показать то, что я пишу. Ничего плохого я не пишу. Передайте, говорю, привет Никите Сергеевичу, поблагодарите его за внимание».
Вероятно, Георгий Константинович догадывался, что стены его спальни имеют уши. Поэтому беседу с женой закончил, так сказать, на партийной ноте: «Я бы сказал, разговор велся правильно. К ним поступили материалы, они обязаны были разобраться в чем дело, почему вдруг такие разговоры с моей стороны. Им надо было выяснить лично у меня».
Больше до падения Хрущева Жукова не тревожили. С приходом к власти Брежнева опала с маршала постепенно была снята, хотя посвященное ему постановление октября 57-го так и не отменили. В 1965 году, в год 20-летия Победы, Георгия Константиновича начали приглашать на торжественные собрания. В 1966 году он выступил на научно-теоретической конференции, посвященной 25-летию Московской битвы. В эти же годы в «Военно-историческом журнале» появились статьи Жукова о Берлинской операции и контрнаступлении под Москвой. Георгия Константиновича перестали критиковать в мемуарах. В частности, антижуковские пассажи исчезли из второго издания книги П.И. Батова, вышедшего в 1966 году.
Главным для маршала стала работа над воспоминаниями, которые после смещения Хрущева имели шанс увидеть свет. Летом 65-го поступило предложение от издательства Агентства Печати «Новости» опубликовать книгу Жукова. Дело в том, что АПН получило заявку от парижского издательства «Опера-Муи-ди», желавшего выпустить мемуары маршала во Франции. Георгий Константинович согласился, но потребовал, чтобы сначала книга была издана в Советском Союзе. В марте 66-го он представил рукопись в издательство. Однако книга вышла только спустя три года, и феврале 69-го.
Вопрос о публикации жуковских мемуаров, озаглавленных «Воспоминания и размышления», решался на самом верху. Интерес, проявленный к будущей книге за границей, навел кого-то из высокопоставленных военных и партийных чинов на мысль: сделать своего рода популярную историю Великой Отечественной глазами Жукова, предназначенную для широкой, в первую очередь, зарубежной публики. Остающиеся до сих пор безвестными историки снабдили рукопись многочисленными вставками с данными о соотношении сил и средств сторон, о военно-экономическом потенциале СССР и Германии, о мероприятиях партии и правительства, о столь нелюбимой Жуковым партийно-политической работе и о многом другом. Так родилась, например, не принадлежащая перу Жукова глава о Ставке Верховного Главнокомандования. Редакторы из ГлавПУРа сделали сотни замечаний к тексту. Иногда эти замечания уточняли приводимые маршалом факты, но чаще всего требовали смягчить критические места, в том числе и в адрес Сталина. Верховный Главнокомандующий, по мысли Брежнева, в годы войны играл исключительно положительную роль. На заключительном этапе работы над книгой Георгию Константиновичу прозрачно намекнули, что Леонид Ильич очень хочет, чтобы маршал упомянул его в своих мемуарах. Но, как на беду, в войну пути Жукова и Брежнева ни разу не пересекались Правда, их первая встреча состоялась в не менее драматических обстоятельствах, когда вместе брали Лаврентия Павловича. Но имя Берии в 60-е годы было под запретом. Пришлось выдумывать историю, как прилетевший под Новороссийск Жуков хотел посоветоваться с полковником Брежневым, да тот как раз в это время был на Малой земле. Теперь выходу книги, наконец, был дан зеленый свет.