Отшельник

— Где такая растёт? Только в Беловодье, или как?

— Везде, — пожал плечами Самарин. — Сейчас уже поздно сажать, а на следующий год могу на пробу пару мешков презентовать.

— Что с мешками сделать?

— Продать, — пояснил сообразительный Лаврентий.

— Да, как-то так, — согласился Андрей Михайлович, и взял пьезозажигалку.

Газовую плиту гости видели ещё вчера, но маленький княжич испугался, когда из железного пальца удивительного боярина выскочила искра и зажгла на большом белом сундуке светящуюся синим огнём корону. Самарин заметил испуг, и в утешение протянул кусок сахара.

— Попробуй.

Мальчик отправил угощение в рот и поблагодарил невнятно:

— Спаси тя бох, болярин.

— Заговорил! Что же ты, Тимофей, такой молчаливый?

— Иван, — поправил княжич. — Ваня я.

— Не понял… А кто тогда Тимофей?

Дионисий смущённо кашлянул:

— Тимофей он для своих. Родовое имя.

— А Иван?

— Это уже по святцам для всех остальных.

Конечно, Андрею Михайловичу немного польстило, что его сразу восприняли как своего. Но и вопросов прибавилось. Получается, что княжич Иван Васильевич, это будущий царь Иван Грозный? Бабушка у него ещё вроде бы из Греции? Нет, из Византии, мать её за ногу. И зовут бабушку..?

— А бабушка у него Софья?

— Софья Витовтовна, — кивнул Дионисий. — Великого Князя Витовта дочь.

— Так Василий Васильевич на Москве Великим князем?

— Витовт в Литве.

Не сходится. Хотя она вполне может быть из Литвы по отцу, а гречанкой по матери. Византийкой, то есть. Нужно будет вечером в интернете уточнить. Или чёрт с ней, с этой бабушкой? Предки сами разберутся кто есть кто, а Андрей Михайлович во все эти дела влезать не собирается. Так, заработать чуток, и довольно.

Тем временем картошка пожарилась, и Самарин поставил сковородку на стол. Рядом — запотевшая бутылка вишнёвой наливки из холодильника, бутылка перцовки на меду, и бутылка крымского муската. Внезапно улучшившееся здоровье настойчиво требовало проверить его на прочность.

Над вечерней Клязьмой гремела разудалая песня. Осторожная рысь, выглянувшая из леса на запах шашлыков и запечённой в углях картошки, с большим удивлением разглядывала беспечных двуногих. Обычно они тихие и незаметные, пугающиеся малейшего шороха в кустах, а если и шумят, то с почтением и опаской. Или когда соберутся в стаю, оденутся в железо, возьмут в руки острые палки… тогда да, тогда двуногие храбрые. А эти почему орут?

Живёт у чёрта старого,

Как в клетке золотой,

Наряжена, как куколка,

С распущенной косой.

Напала мысль злодейская,

Впотьмах нашёл топор,

Простился c отцом, матерью,

Сам вышел через двор.

— Ой! — Ефим, размахивая руками, опрокинул стакан с вишнёвой наливкой. — Прости, боярин, песню твою прервал.

— Ерунда, — помотал головой Андрей Михайлович. — Я их много знаю.

— Про то, как князь Владимир Мономах печенегов разгромил ещё раз спой! — попросил Лаврентий, по причине ранения сидящий не на траве, а в ярко=красном пластиковом кресле из уличного кафе. — Душевная песня.

— Не помню такой. Про печенегов вообще не пел.

— Так это… как там? Пусть бегут неуклюже печенеги по лужам…

— Другую спою, ещё лучше, — отмахнулся Андрей Михайлович, и мощно грянул:

Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,

Идем мы в смертный бой за честь родной страны.

Пылают города, охваченные дымом,

Гремит в седых лесах суровый бог войны.

Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас!

Из сотен тысяч батарей

За слезы наших матерей,

За нашу Родину — огонь, огонь!

Узнай, родная мать, узнай жена-подруга,

Узнай, далекий дом и вся моя семья,

Что бьет и жжет врага стальная наша вьюга,

Что волю мы несем в родимые края!

— Это про кого песня? — с подозрением прищурился Лаврентий. — Артиллеристов не знаю.

— Пушкарей знаешь? Огненным боем воюют.

— Этих знаю. У нас на Москве тюфяки есть, что дробом палят, и две ломовые пищали. У них ядра каменные больше моей головы. Палят страсть как часто, иной раз по пять раз в день.

— Мощно, — одобрил Андрей Михайлович. Он почти всю службу просидел на складе, но с гордостью носил на петлицах и погонах перекрещенные пушки, и в глубине души испытывал слабость к большим калибрам. — Мощно, но мало.

— Чего мало?

— Пушек мало.

— А где же меди взять, боярин? — вмешался Дионисий. — Олово тоже из-за моря привозят. Какие уж там пищали, если бронзы на колокола не хватает?

— Железные делать не пробовали?

— Тюфяки как раз железные. И железа того уходит, что трём десяткам на добрые брони хватило бы. Нет у нас его. И знаешь, боярин, когда приходится выбирать… — Дионисий горько усмехнулся. — Вот приезжают на Москву немцы разные, хоть свейские, хоть данские, хоть аглицкие, да всё морду кривят. Дескать, в дикой Тартарии мастеров путных нет, и вообще людишки криворукие. А откуда мастерам взяться, коли работать не с чем?

— Совсем?

— Есть немного болотного железа, но так, слёзы. У нас ежели единственный топор сточенный на деревню есть, так уже за счастье. Сабли в бою гнутся… Охотники наконечники на стрелы из кости режут.

Андрей Михайлович начал понимать, почему его металлолом вызвал восторг и ажиотаж. Не понял одного — куда делись собственные железные руды? Где-то под Тулой должны быть месторождения, а в Выксе и Кулебаках, как в газетах писали, руду копали даже в подполе собственных домов, чтобы зимой не отогревать землю. Или сейчас там ещё не русские земли? Плохо когда не знал, да ещё забыл.

Впрочем, какое дело пенсионеру до средневековой географии?

— Ты, Дениска, на жалость не дави. Вот дам я тебе сталь, то есть уклад этот ваш, а ты его татарам же и продашь. Нужны будут деньги на войну с Дмитрием Юрьевичем, или как?

— Не продам, — упрямо мотнул головой Дионисий. — С голодухи буду помирать, а не продам. Зеркала только. А ещё есть?

— Их, значит, продавать можно?

— Миром, боярин, железо правит, а не блестящая херня.

Хм… обещал же себе за речью следить. Хорошие, однако, ученики.

— Железо, говоришь? Пищали, говоришь? А знаешь, Дениска, есть у меня мысль, и я её сейчас буду думать.

Глава 4

Оказия продолжить путь подвернулась гостям через четыре дня. Стародубский купец, чья расшива едва не черпала бортами воду, с превеликой охотой обменял болтающуюся за кормой лодку на трофейную кольчугу с дыркой от пули, и отсыпал горсточку серебра на сдачу. И, что самое характерное, он не задавал глупых вопросов ни о происхождении доспеха, ни о странном на вид повреждении. Мало ли… моль проела! А начнёшь расспрашивать, так следующему купцу твой товар недорого предложат. Меньше знаешь — дольше живёшь.

— Добрая посудина, — Дионисий проводил отплывающего стародубца оценивающим взглядом и похлопал по смолёному борту лодки. — По течению да в четыре весла враз до Нижнего Новгорода добежим.

— Не потонет корыто? — Андрей Михайлович с сомнением посмотрел на гору упакованного в мешки из-под сахара железа. — Пудов двадцать будет.

Задорно торчащая рельса, которой упаковки не хватило, как бы намекала на ответ. На не совсем приличный ответ.

— Своя ноша не тянет, — хмыкнул Дионисий, и попросил который уж раз за сегодняшний день. — Тимофея сбереги, боярин. А мы быстро обернёмся.

Княжича после долгих раздумий и споров решили оставить у Андрея Михайловича. Кому доверять, если не боярину из древнего рода? Пусть Самарию давным-давно захватили сарацины, но про доброго самаритянина даже Исус Христос рассказывал. И если хорошо подумать, то не об Андрее ли Михайловиче Спаситель речь вёл? Не просто так его в Беловодье взяли?

— Как обернётесь, так и обернётесь. Через неделю начнём ждать — каждый вечер ворота открывать буду. Ну и вы, если что, подождёте.

— Не сомневайся, боярин, вернёмся обязательно. И за доброту твою рассчитаемся сполна.