Страница 49 из 66
Следующая пара пластов потребностей еще шире и требует участия других разумных – в одиночку невозможно чувствовать себя одним из многих, нуждающихся в тебе так же, как ты в них. Тем более вне общества себе подобных невозможно заслужить оценку своим личным качествам, образу жизни и работе. Здесь отдаешь не меньше, чем получаешь, иначе просто невозможно поддерживать общие связи.
Далее, постигая закономерности мироустройства и добиваясь их соразмерности, разумное существо выступает от имени всех, кто признал и оценил его, даже если действует в одиночку. Эти два яруса заметно шире предыдущих, их освоение может занять всю жизнь.
Но над ними лежит еще один, практически бесконечный, в любую сторону уходящий за горизонт. Это уровень, на котором наделенный разумом может раскрыть все способности и вложить свою долю труда в каждый из предыдущих ярусов для всех остальных. Почти каждый в этой жизни вносит хотя бы крохотную частицу в улучшение мира, иначе тот давно бы рухнул, разъедаемый тленом. И даже если остальные уровни толком не освоены, совсем без возможности раскрыть себя живое существо не может.
Вообще-то в прохождении ярусов нет строгой последовательности -- все шесть разумных рас прыгают по ним, как соответствующие им обезьяны по прутьям клетки. Для разных симвотипов тот или иной уровень может быть настолько притягателен, что все усилия сосредоточатся на нем одном в ущерб прочим потребностям. Нищие ученые и творцы, равнодушные ко всему, кроме познания и своего искусства, доказывают это наравне с себялюбцами, готовыми все отдать за славу или богатство.
Так или иначе, но случае с подгорными работягами придется откинуть нижнюю пару и верхнюю тройку ярусов пирамиды потребностей. Если бы их труд не давал возможности обеспечить себя питанием, жильем и надеждой на будущее, здесь давно гремел бы не поддельный, а настоящий бунт. Любознательность и стремление к совершенству ремесленники осуществляют через свою работу, а недовольство ею вправе реализовать через смену деятельности. Правом же на высшую сопричастность мироустройству и вовсе наделяет сама Судьба, выдавая кому секунду, кому годы упоения делом рук своих.
Остается та пара ярусов, на которых разумные всех рас строят самоуважение на основе признания прочими. Ими и управлять полегче в связи с нечеткостью критериев оценки. Для одного ты со всеми своими недостатками -- кумир и образец для подражания, для другого со всеми достоинствами -- урод и позорище. Да и подцепить за такое проще: это больше собственного брюха не сожрать, больше одних штанов зараз не сносить, а самомнения много не бывает!
Примерно так, только покороче, я и обсказал присутствующим.
-- Человека, ну или иного разумного, легче всего поднять на бунт за несуществующую обиду. Дескать, нет ему того уважения, какое положено, пренебрегают мнением, все решают без спроса, без оглядки на него, -- заключил я веско. Собственно, это и есть накачка по младшим лунам, Аройху и Даройху, символизирующих приход справедливости через насилие и истины через ложь.
После этого гном и тесайрец покосились на меня как-то особенно нехорошо, словно прикидывая, где чужак подхватил столь тайные знания, да еще в объеме, заметно превосходящем их личную осведомленность в столь сокровенных вопросах. Однако все же они сумели пережить сей факт и столь же синхронно кивнули, признавая удобство выбранного способа. Трансальтинец лишь хмыкнул, залихватски вытерев усы после очередной стопки, а цизальтинка...
Бьянка, то и дело выпадая из разговора, косилась в дальний угол, где сидела до моего прихода. Невольно проследив за ее взглядом, я сам надолго вперился в сумрак каменной ниши под грубо высеченным сводом. Игра света и тени складывалась там в подобие женской фигуры, провалом чернеющей на фоне более светлых выступов камня. Да и то толком видна эта иллюзия была лишь боковым зрением. На миг показалось, что призрачный силуэт повернулся в мою сторону… но тут же рассыпался ворохом теней -- хозяйка пронесла мимо колбу гнилушки.
Вот и хорошо, а то тень в углу заставила меня усомниться, то ли светило я выбрал основным для накачки схемы нашего замысла. Как бы не Главной Луной обернулась сила, движущая игрушечным восстанием, вытащенным из мешка альтийского кукловода...
Прочие меж тем утрясли все подробности предстоящих беспорядков -- от мест и последовательности вывода сил до условных сигналов для управления ими. Осталось лишь выбрать общий сигнал к началу действий, объединяющих столь разнородные силы.
Тут каждый из местных обитателей начал тянуть в свою сторону, предлагая девизы, под которыми их народы одерживали славные победы. Беда была в том, что чаще всего они громили ближайших соседей, представители которых нынче собрались за одним столом. Наладившееся было взаимопонимание грозило вновь рассыпаться, но тут слово взял Жак-Простак.
-- Предлагаю переделать на здешний манер старинный иэрийский призыв к восстанию. Применительно к местным обстоятельствам получится «Над всеми Альтами стоит сырая хмарь».
На секунду смолкнув, троица прочих спорщиков одобрительно зашумела, соглашаясь с безобидным для всех вариантом. Я тоже кивнул, признавая удачный выбор. Звучит неплохо… Если только в означенный день над горной страной не окажется безоблачное небо. Тогда условный знак будет выглядеть диковато, пусть даже в глубинах Безнебесных Стран и нет разницы, какие погоды стоят на поверхности -- хоть предсказанные, хоть многократно перевранные.
Видимо, в этом и таилась суть неявного соответствия сигнала самому предстоящему бунту -- более придуманному, чем настоящему, и в то же время не зависящему ни от каких внешних условий.
Приняв последние необходимые решения, мы с заговорщиками выпили еще по стопке за успех дела, закусили и без лишних церемоний поднялись с трактирных скамей, кратко прощаясь. Тревельян бережно принял из моих рук чарангу, не решаясь развернуть ее при народе, Кропфарб одним движением бровей указал на выход телохранителям, ожидавшим его за дальним столиком…
Но тут напоследок выявилась еще одна разница в воспитании и привычках, уже бессильная омрачить отношение друг к другу, но тем не менее бьющая в глаза.
Оглядев стол молодецким взором, Торвальдсен деловито смел в ташку оставшиеся в корзинке пироги и напоследок прибрал с блюда последние колбаски, аккуратно завернув их в здоровенный носовой платок. Законное дело, солдатское правило -- ничего из заказанного на столе не оставлять. Сам всегда рассовывал по карманам выпивку, когда компания встает с мест на выход, и сейчас машинально ухватил шнапс, заткнув бутыль заранее предусмотрительно прибранной пробкой.
Однако остальные подчеркнуто предпочли не заметить трактирного мародерства, привычного мне по давней жизни. Даже Жак, которому, с его-то скудным бытием интернированного, вроде бы полагалось участвовать в разделе добычи, старательно отвел глаза, обозначив непонятную мне заносчивость тесайрского воспитания. Да еще Бьянка сердито пробормотала под нос «Вурст фюр вурстель фергойдунг лебенсмиттель ист…», показывая некоторое знакомство с языком традиционного врага и соперника.
И полное непонимание нашей с ним мужской солдатской солидарности.
7. Время стучать кастрюлями.
Под стук железных дорог, лети под музыку рок,
Лети под музыку джаз, лети и помни всех нас…
Так получилось, что увидаться с Тнирг и семейством Сантуцци мне довелось лишь за довольно поздним ужином, который вопреки традициям Учеллины не говорить о делах за едой превратился в военный совет. Подозреваю, у нас с Великим шаманом хватило на это смелости лишь потому, что, ускользнув из-под бдительного взгляда отлучившейся на кухню суровой скво, я успел располовинить с ним остатки трофейного шнапса.
Подгорная принцесса весьма неодобрительно взирала на нашу с ним уступку чисто человеческой слабости. Но выдавать нас старшей подруге она все же не стала, и лишь выиграла от этого -- результатом нашего с Джованни возлияния стал разговор, куда более серьезный, чем просьба передать яично-горчичный соус на оливковом масле. Заодно не пришлось излагать ход и итоги переговоров отдельно каждому, раз уж все собрались за столом.