Кость для Пойнтера

Эти неожиданные соображения отвлекли меня от происходящего. Меж тем инсургент, вняв моему совету, вполголоса читал над мертвецом какую-то из местных молитв, пестревшую упоминаниями Каменной Птицы, внучки ее Заабе Мудрой и еще целой орды загробных мамушек и нянюшек. Все они, по идее, должны были обеспечить покойному столь раздольную потузавесную жизнь, что у того не могло появиться даже мысли о неурочном возвращении в сей бренный мир.

Некоторые из обещанных благ ожидались столь специфического свойства, что вогнали бы в краску даже ГранМадам всея борделей моего родного Анарисса. Другие, напротив, отдавали такой дремучей невинностью, что могли соблазнить только младенца или окончательно впавшего в детство маразматика. Закончилось все, правда, на редкость реалистичным пожеланием не изведать любви хозяйки старшей луны. Называть отродье ненавистных эльфов Лунной Богиней у гнома, понятное дело, язык не повернулся.

Что ж, ему простительно. Сам же я почтил Лунную полным окольным титулованием и сложил охранительный знак из пальцев, едва услышав, как ее поминают. На чем и закончилась отходная служба по дневному сторожу.

Обобрать его карманы инсургент так и не сподобился, в итоге этим пришлось заняться мне самому. Почтенный труд мародера принес неплохую добычу, начиная с давно желанной фляжки для шнапса и заканчивая тем же мелким хозяйственным ножиком. Кроме них, обнаружился бумажник с парой тисненых кожаных банкнот и резной костяной мелочью, а также пухлая расчетная книжка в переплете бурого сафьяна. Ну, при сложившемся раскладе мне это низачем, только лишняя улика к подвисельному делу…

Что интересно, оружия при этом стороже, смотрителе, или кем он там был при жизни, не оказалось. Даже столь несерьезного, как то, которое послужило причиной его гибели. Разборный топор-кайло-мотыга и демоны знают, что еще, у моего попутчика оказался настоящим сюрпризом -- не знаю, как и назвать подобную диковинку.

-- Бергбейль это, -- отозвался на озвученный вопрос малолетний владелец инструмента. -- Малый универсальный, без долота. Зато курить его удобнее, рукоять-чубук не такая длинная, как у большого.

Это еще и курят… Воистину гномы созданы для непечатных выражений -- при каждом новом знакомстве с порождениями их изворотливого ума хочется выдемониться если не со злости, то от изумления. Все наособицу выделано и приспособлено к своей цели так, что только диву даешься.

Увы, такая обстоятельность имела и оборотную сторону. Ни верхнее замшевое пончо, судя по всему, зажиточного покойника, ни теплые войлочные накидки под ним мне не подошли. Скроенные по росту владельца, человеку они не доходили даже до пояса, так что придется и впредь обходиться брезентовыми самоделками из чехла моего флайбота. Но бросить столь качественные вещи не позволила элементарная жадность, так что одежда заняла место в свертке с принадлежностями для ночевки.

Закончив с выморочным барахлом, я выпрямился, машинально отряхивая руки, и попытался расшевелить спутника, так и застывшего у дальней стены после всех отходных ритуалов.

-- Ну что, пошли, что ли! Теперь-то путь свободен?

Ответ гнома поразил своим оптимизмом:

-- Свободен, только... Там будет трудно идти. Мы с братом раз полезли, но забоялись и с полдороги повернули обратно, -- краска на физиономии, покрытой бархатной шерсткой, проступить не могла, но выражение лица у него было самое смущенное.

Что именно могло заставить сорванцов, выросших в этих пещерах, отступиться от наполовину выполненной проказы, я не мог даже представить, но заранее проникся всей серьезностью ситуации. Еще до того, как разом подобравшийся малец снял с вбитого в стену крюка такие же грубые и массивные ключи, как те, что открыли дорогу к Коронным Тропам. А к моменту, когда эти ключи открыли проход в странную полутьму, я уже ждал от неведомой Светлой Дудки чего угодно… но только не того, чем она оказалась на самом деле.

Переступив порог преддверия тайного хода в их бальный зал, обжитого и ухоженного, как все личные туннели подгорной аристократии, мы оказались на дне абсолютно дикого и неприбранного гигантского колодца. Слегка извилистый, весь в каких-то зазубринах и выбоинах, он тянулся чуть наклонно вверх на целую лигу. Там, в неимоверной выси, его устье сияло нестерпимо белой после пещерного полусвета точкой дневного неба. Не знаю, как насчет звездной россыпи, видимой из «затененной трубы», но этот свет казался неотличимым от острых колких лучей Осевой звезды. Дробясь и рассеиваясь на неровностях стенок, он достигал дна колодца, превращаясь в какое-то странное мерцание, световой туман, мешающий видеть толком. Не последнюю роль в появлении этого марева играла сырость -- влага сочилась по камням, собираясь у наших ног в небольшое проточное озерцо, где-то тихонько журчал невидимый отсюда слив.

Вода покрывала все дно исполинского колодца, но ее гладь, мелко дрожащая под капелью, распадалась на бесчисленное количество осколков. Повсюду зеркало подгорных вод рассекали вздымающиеся бивни и шпили самой причудливой формы. Острые, как обломки костей, толщиной от нескольких футов до дюжины ярдов, они теснились чудовищным каменным лесом, полным черных стволов без ветвей… так выглядят джунгли, политые слабым раствором дефера. В световом тумане их сверкающие влагой грани делали зрелище совершенно призрачным.

В отличие от меня, гном не стал тратить время на любование этим мрачным великолепием -- выбрался у меня из-за плеча, чуть не столкнув в воду, и полез по уходящему влево карнизу, огибая каменную поросль вдоль стены. Делать нечего -- кое-как присмотревшись и привыкнув к смене освещения, я с предельной осторожностью двинулся за ним.

После нескольких шагов стало ясно, что по крайней мере эта часть пути когда-то в незапамятные времена была обустроена подгорными жителями. Невысокие и неровные ступени, шириной где в пару футов, а где в пару-тройку ярдов, были явно обтесаны, а местами сложены из камней поменьше. В стенах через неравные промежутки виднелись массивные кольца, из некоторых свисали обрывки проржавевших цепей.

Рассматривая все это, я не заметил, как по постепенно крутеющей спирали мы поднялись вровень с верхушками скальных бивней. Мерцающие в сыром мареве острия помаячили справа и одно за другим скрылись за краем карниза. Впрочем, отвлекаться на них оказалось попросту некогда, ибо, сделав первый оборот в колодце, наполовину естественная, наполовину рукотворная лестница перестала быть непрерывной. Теперь между ее «ступенями» появились просветы, обрывающиеся все в ту же влажную муть, клубившуюся у дна -- где узкие, ладонь не всунешь, а где и в целый фут. Еще толком не мешая подниматься, они уже изрядно нервировали, заставляя сердце сжиматься при каждом прыжке через провал неведомой высоты. Кажется, я начал понимать, что в свое время заставило двух, судя по всему, отъявленных сорванцов отказаться от продолжения замысленного ими.

Как оказалось, этому моему пониманию еще не хватало глубины. Прочувствованности недоставало. Потому что все чаще в качестве ступеней вместо каменных надолб стали выступать металлические балки, вбитые прямо в стену, порядком проржавевшие, а иногда и чуть проседавшие под ногой с леденящим душу скрипом.

От нервного срыва, толкающего понадежнее распластаться на опоре и вцепиться в нее ногтями и зубами, меня спас только совершенно неожиданный привал, когда почти все вышеозначенное оказалось возможно сделать на совершенно законных основаниях. И на прочной основе в виде массивного скального выступа с небольшой нишей, выдолбленной в стене прямо над ним.

Лежа на камне, неожиданно мягком и уютном для тела, занемевшего от непрерывных усилий, можно было отрешиться от глубины, выматывающей нервы, и полюбоваться словно и не приблизившимся дневным светом, столь редким здесь, под горой... Только вот отходняком от напряжения навалилась такая недобрая одурь, что глаза бы мои на этот свет не глядели. Не было сил даже думать о том, чтобы снова ползти, как проклятый, по неверным ступеням над пропастью, затерянной в глубине гор.