Левиафан

Она купалась в каменном бассейне, когда он появился, и на его мантии была кровь убитого оленя и кроликов – Она произнесла слово, которое поразило Хагбарда, – пока он падал вперед, его руки превратились в копыта, на голове выросли оленьи рога – Его могли сожрать собаки, но это ее не волновало, она задыхалась от запаха гашиша в комнате, ее оглушал сумасшедший бой тамтама. Она рождалась из волн, гордая в своей наготе, верхом на меняющей цвет жемчужной пене. Он нес ее обратно в постель, бормоча: «Моя Госпожа, моя Госпожа». Когда он проносил ее мимо стенного шкафа и окна, она была заплаканной Ведьмой, бродившей вдоль берегов Нила в поисках кусков его пропавшего тела. Он нежно уложил ее голову на подушку.

– Мы почти все сделали, – сказал он. – Возможно, завтра ночью…

Они снова были в часовне, должно быть, прошел целый день, она сидела неподвижно в позе лотоса, выполняя пранаяму, а он танцевал и пел, и странная музыка флейты и тамтама воздействовала на каждый ее условный рефлекс, который подсказывал ей, что она не американка, а гречанка, не этой эпохи, а минувшей, не женщина, а богиня… Белый Свет проявился как серия оргазмов. Взрывались сверхновые звезды, и она почти ощущала тело света, отделяющееся от тела огня… когда через окно пробился солнечный свет, все трое печально сидели у ее постели, наблюдая за ней.

Ее первые слова были грубыми и сердитыми.

– Вот дерьмо. Неужели всегда будет так – белый эпилептический спазм и дыра во времени? И я никогда ничего не смогу вспомнить?

Хагбард рассмеялся.

– Надевая брюки, я натягиваю штанины по очереди, – сказал он, – и не тяну кукурузу за стебель, чтобы помочь ей расти.

– Засунь свой даосизм подальше и дай мне прямой ответ.

– Воспоминание – это всего лишь вопрос сглаживания переходов, – ответил он. – Да, ты вспомнишь. И сумеешь контролировать.

– Ты безумец, – устало произнесла она. – И затягиваешь меня в свою безумную вселенную. Не знаю, почему я по-прежнему тебя люблю.

– Мы его тоже любим, – охотно встрял Сад. – И тоже не знаем почему. Мы ведь даже не занимаемся с ним сексом.

Хагбард прикурил одну из своих вонючих сицилийских сигар.

– Ты считаешь, что я просто перенес в твое сознание мои галлюцинации, – сказал он. – Но все намного сложнее, гораздо сложнее. Эрида – это вечная возможность человеческой души. Она су– шествует совершенно независимо от твоего или моего сознания. И она – та самая возможность, с которой не могут справиться иллюминаты. То, что мы начали здесь прошлой ночью – занимаясь павловским кондиционированием, которое считается тоталитарным, и древней магией, которая считается всего лишь суеверием, – изменит ход истории и сделает наконец возможными реальную свободу и реальную разумность. Возможно, моя мечта безумна, но, если я заражу ею достаточное количество людей, она по определению станет разумной, ибо будет статистической нормой. Пока я программирую тебя – это лишь первый этап. На следующем этапе программировать себя должна ты сама.

– И он сказал правду, – промолвила Стелла. – Я стала самопрограммистом. Те три женщины, которых ты знаешь, были моими творениями. Во мне скрыты все возможности и все женщины, которыми я могла бы, так или иначе, стать, если бы гены и социальная среда были чуть-чуть иными. Нужны лишь небольшие корректировки в биограмме и логограмме.

– Матерь Божья, – глухо пробормотал Джордж. Пожалуй, это был единственно возможный комментарий.

– Оставалась лишь самая малость, – спокойно продолжала она, – устроить так, чтобы самоубийство выглядело правдоподобно. На это ушло некоторое время. Но дело было сделано, и моя прежняя личность официально прекратила свое существование.

Она приняла свою истинную форму.

– О нет, – вскричал Джордж, пошатнувшись. – Этого не может быть! Я еще маленьким мальчиком дрочил на твои фотографии.

– Ты разочарован, что я намного старше, чем тебе казалось?

Она удивленно прищурилась Он заглянул в ее глаза которым неожиданно оказалось тридцать тысяч лет глаза одного из проявлений Лилит Велькор и все аргументы Сада и Мазоха показались ему клоунадой и он увидел мир этими глазами и увидел себя и Джо и Сола и даже Хагбарда обычными мужчинами которым присущи обычные мужские представления и увидел вечное женское опровержение и увидел по ту сторону и выше вечное божественное удивление он заглянул в эти глаза в эти древние сверкающие и радостные глаза и искренне сказал: «Чушь, ничто никогда не сможет меня разочаровать, теперь уже точно». (И Джордж Дорн мимоходом отошел в Нирвану.)

Все категории растворились включая крайне важное различие которое никогда не оспаривали Сад и Мазох различие между научной фантастикой и серьезной литературой НЕТ потому что папа и мама были всегда именно папой и мамой и никогда для разнообразия не становились мамой и папой ты улавливаешь разницу? ты чувствуешь разницу? Ты слышишь одинокий голос когда заблудившись здесь кричишь «я» «я» только я

– Теперь уже точно ничто никогда не сможет меня разочаровать, – сказал Джордж Дорн, вернувшись.

– Со мной такое уже один раз было, – задумчиво добавил он, – один раз, когда я смотрел на мир женскими глазами, но я постарался вычеркнуть это из памяти, вытеснил в подсознание. Это была Первичная Сцена40 всей головоломки. Именно тогда я и потерял самоотождествление с Распорядителем Манежа.

– Поднимаю еще на пять, – сказал Уотерхаус, швыряя очередную пятитонную банкноту. – Я убил семерых человек моей собственной расы и помню поименно каждого из них: Марк Сандерс, Фред Робинсон, Дональд Макартур, Понелл Скотт, Энтони Роджерс, Мэри Китинг и Дэвид Дж. Монро. А потом я убил Майло А. Фланагана.

– Что касается меня… – Гарри Койн задумался. – Возможно, я убил многих знаменитостей. Но в то же время у меня есть основание считать, что я никогда никого вообще не убивал. И я не знаю, какой из этих двух вариантов хуже.

– Вот бы мне кто сказал, что я никогда никого в действительности не убивал, – сказал Уотерхаус. – Ну что, ребята, вы собираетесь делать ставки, или как?