Левиафан

ТЫ МОЖЕШЬ ПЕРЕДРАЗНИВАТЬ И НАСМЕХАТЬСЯ, НО НА СТРАШНОМ СУДЕ ТЕБЕ БУДЕТ НЕ ДО СМЕХА.

– Он пристает к проповеднику, – сказала Мама Сутра. – Безусловно, неплохое начало, если иметь в виду, какую судьбу он, судя по всему, себе выбирает.

– Нет, он пристает к самому себе, – произнес Дили-Лама. – Христианство – это столкновение со Смертью. Он все еще бьется над этой задачей. Ему хочется верить в символизм Воскресения, но у него не получается. Слишком мощный интеллект – Король Мечей – держит в узде его интуицию – Принца Жезлов.

– Ладно, может быть, – спокойно говорит Дрейк. – Но предположим, у него была вторая группа крови. Тогда, если бы в последний момент ему сделали переливание…

В поле зрения Трепомены показалось гнездо – на вершине, всего в нескольких сотнях ярдов вверх и немного западнее. Оно было пустым, но характерные признаки свидетельствовали о том, что это гнездо орла. «Возвращайся домой, малыш, – страстно думал Трепомена, высвобождая из-за спины винтовку. – Возвращайся домой. Папочка ждет».

Хагбард сделал очередной глоток бренди и повторил:

– Зауре не были иллюминатами. Как не были ими Вейсгаупт и Гитлер. Все они, попросту говоря, обманщики. Сначала они обманывали себя, потом других. Настоящие иллюминаты, А.:А.:, никогда не занимались политикой, никогда не манипулировали людьми и никогда ничего не добивались путем принуждения. У нас совершенно другие интересы. Делай что хочешь – вот наш закон. Только в последние несколько десятилетий, когда стало казаться, что судьба Земли висит на волоске, мы перешли к прямому действию. Но все равно мы вели себя осторожно, помня о том, что сила и власть портят человека. Мы старались следовать принципу недеяния – увэй, как называют это даосы. Но затем ситуация вышла из-под контроля. События начали развиваться чересчур стремительно… В общем, мы где-то и напортили. Но только потому, что полное бездействие казалось нам синонимом полной катастрофы.

– Ты хочешь сказать, что, занимая какой-то высокий пост в А.:А.:, ты проник в ряды лжеиллюминатов и стал одним из Пяти, чтобы уничтожить их изнутри, не прибегая к насилию? И это не сработало?

– Эта работа была столь же успешной, как любая другая деятельность на таком уровне, – мрачно заметил Хагбард. – Основная масса человечества пока по-прежнему жива. И звери в дикой природе пока по-прежнему живы. – Он вздохнул. – Наверное, мне придется начать с самого начала. Мы никогда не стремились к власти. Наша задача заключалась в том, чтобы рассредоточить власть и сделать людей свободными. В действительности это означает следующее: мы хотели помочь им понять, что они свободны. Все свободны. Раб свободен. Самое страшное оружие – не чума из Лас-Вегаса и не новая ядерная супербомба. Самое страшное оружие существовало всегда. Им владеют все: каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок. Это оружие – способность сказать нет и взять на себя ответственность за последствия. «Страх – это поражение». «Страх смерти – начало рабства». «У тебя нет иного права, кроме права творить свою волю». Гусь в любой момент может разбить бутылку. Чтобы это доказать, Сократ принял цикуту, а Иисус отправился на крест. О том же свидетельствует вся история, рассказывают все мифы, и этому же посвящена вся поэзия. Это у всех на виду, это – всеобщее достояние. Хагбард снова вздохнул.

– Наш основоположник и вождь, человек, известный из мифологии как Прометей и змий из Эдемского сада…

– О Господи, – воскликнул Джо, подавшись всем телом вперед. – У меня такое чувство, что ты снова начинаешь меня разыгрывать. Не хочешь же ты сказать, что в основе мифа о Прометее и Книги Бытия лежат подлинные факты…

– Наш вождь, известный как Люцифер и Сатана, – продолжал между тем Хагбард, – а «Люцифер» означает носитель света…

– Знаешь, – перебил его Джо, – я не верю ни единому твоему слову.

– Наш вождь, известный как Прометей, носитель огня, или Люцифер, носитель света, или Кецалькоатль, утренняя звезда, или змий из сада Сета, плохого брата Осириса, или Шайтан-искуситель, – короче говоря, наш вождь раскаялся. – Хагбард вскинул бровь. – Достаточно ли ты заинтригован, чтобы попридержать свой скептицизм, пока я не закончу мысль?

– Раскаялся? – Джо снова сел прямо.

– Ну да. А почему бы нет? – На губах Хагбарда вновь заиграла былая коварная усмешка, которая за последнюю неделю стала большой редкостью. – Если Атлант может расправить плечи, а Телемах – чихнуть, почему Сатана не может раскаяться?

– Продолжай, – сказал Джо. – Это очередной из твоих розыгрышей, но я попался и буду слушать. Хотя я заранее знаю ответ, и он состоит в том, что ответа нет вообще. Ты просто аллегория на саму Вселенную, и любое объяснение твоих побуждений и действий неполно. По прошествии времени всякий раз будет появляться новое, более современное объяснение. Таков мой ответ.

Хагбард расхохотался.

– Очаровательно, – сказал он. – Я должен запомнить, что в следующий раз мне следует попытаться понять самого себя. Разумеется, это справедливо для любого человека. Мы все – аллегории на Вселенную. Мы – разные ее лица, с нашей помощью Вселенная пытается понять, что же она такое на самом деле… Но наш основатель и лидер, как я уже сказал, раскаялся. Это тайна, которая никогда не раскрывалась. Статического равновесия во Вселенной нет нигде, и в первую очередь это касается мозгов обладающих сознанием существ. Основное заблуждение всех плохих писателей, – а общеизвестно, что богословы – плохие писатели, – заключается в том, что они создают избитые статичные характеры, которые никогда не меняются. Наш основатель дал людям свет разума и, увидев, как плохо мы его использовали, раскаялся. Все было гораздо сложнее, я даю тебе лишь общую канву. По крайней мере, как я ее понимал еще неделю назад. Тут важно подчеркнуть, что он никогда не стремился ни к власти, ни к разрушению. Это миф…

– Созданный оппозицией, – перебил его Джо. – Верно? Я читал это у Марка Твена, в его оправдании Сатаны.

– Твен был умен, – сказал Хагбард, делая очередной глоток бренди, – но не настолько. Нет, миф не был придуман оппозицией. Его создал сам наш основатель.