Страница 90 из 232
- Я знаю, что буду делать я. Никто не заслуживает нежизнь как посмертие. Заставлять тебя я не буду. Делай так, как ты хочешь делать.
Алиса плакала. Совершенно беззвучно, глядя на Димитри распахнутыми глазами. Она держалась на ногах, но ему казалось, что если он уберет руку с ее плеча, она осядет на крышу и так тут и останется ждать заката и оборотней. Он был растерян. Ее реакция оказалась совершенно поперек всего, что он привык видеть за прошедшие месяцы. Еще фразу назад она хоть и оглядывалась потерянно, но не забывала огрызаться и даже обвинять. Разбираться с такими переменами в человеке - задача Святой стражи, но после всего, что они устроили в Озерном крае, привлечь их казалось совершенно немыслимым.
Князь позвал ее по имени. Несколько раз. Не дождавшись ни ответа, ни вообще какой-нибудь реакции, хотя Алиса так и продолжала смотреть на него в упор, Димитри повел ее вниз, придерживая за плечо, как детскую игрушку.
Все вокруг ощущалось как вата, звучало как вата и выглядело как кривой размытый рисунок акварелью. Я бесконечно долго переставляла ноги, пока Димитри держал меня за плечо и вел вниз, вниз и вниз, бесконечные шестнадцать этажей. С ватным звуком я столкнулась лбом с крышей джипа. С таким же ватным звуком закрылась дверь, потом еще раз - это князь сел в машину. Димитри устроился рядом со мной на заднем сидении и кивнул водителю. Джип рванул вперед. Я обвалилась плечом на спинку сидения, попыталась выровняться, ткнулась лбом в спинку переднего пассажирского кресла, да так и осталась. На руки мне падали капли, но я ничего не видела, и мне было все равно.
Когда я наконец смогла различить хотя бы свои руки и перевести взгляд, мы уже ехали по Невскому. Странный выбор маршрута - долго, даже если князю надо в центр города, через портал в Петродворце быстрее...
Машины свернули на Большую Морскую, проехали под аркой Главного Штаба, и кортеж остановился у колонны в центре Дворцовой.
Князь развернулся ко мне на своем сидении и ровно, раздельно сказал:
- Ты была рядом с ЛАЭС, хоть и не хочешь этого помнить. Ты не только стояла и смотрела, ты что-то сделала, уже неважно, намеренно или нет. И результатом стала Зона. Точнее, сперва им стала зима без отопления, света и воды. Беженцы, голод, стаи бездомных собак, мародеры... И оборотни полгода спустя. Но этого ты, сидя в Хельсинки, не видела. Возможно, ты и не была виновата, после не значит вследствие, но выяснять, что там произошло на самом деле, ты не стала. Ты сбежала, вернувшись, лишь чтобы стереть следы своего пребывания.
Я молчала. Объяснять тут было некому и нечего, я и сама теперь не знала наверняка, сколько именно моей вины было в том, что случилось на ЛАЭС. Пять километров не расстояние, конечно, особенно если понимать, как именно толкнуть под руку мага, плетущего заклятие. Но чтобы знать точно, было влияние или нет, надо пользоваться одной системой расчетов с этим магом. А он продолжал вдавливать мне в голову свою точку зрения. Даже нет. Он развивал мысль так, как будто я его точку зрения уже приняла.
- Сейчас у тебя в последний раз есть выбор. Ты можешь остаться и работать на меня, в память о мертвых и компенсируя ущерб живым. Ты восстановишь посекундно сутки до аварии и сутки после. И тогда ты будешь точно знать, за что отвечаешь ты, а что не твоя ошибка.
Он тоже не знал, виновата я в случившемся, или это их маги напороли. И угрожал мне виной. И наказанием за все, как будто я была единственной участницей событий.
"Молодцы, - подумала я, глотая последние слезы. - Не хуже наших умеют крайних искать".
Он как будто услышал меня.
- Еще ты можешь просто уйти. Я узнаю, что было на ЛАЭС, и без тебя - дольше, сложнее, но решу эту задачу. А ты... - он немного выждал и продолжил, - можешь сбежать, как ты, похоже, привыкла делать, и рассказать, как ты ни в чем не виновата, как ты ничего, совсем ничего не делала и как оно само. Как ты будешь дальше жить - решит твой город, когда проснется весной, одновременно с оборотнями. Судя по его истории, ему не впервой. Я не буду ни преследовать тебя, ни узнавать, что с тобой стало. Трусы не стоят того, чтоб их помнить.
Я не могла ни броситься на него снова, ни расплакаться. У меня уже не было сил. Димитри протянул пачку сигарет:
- Погуляй, подумай.
Я курила, опершись спиной на капот. Наверное, было холодно - зима, снег кругом. Но я видела себя как будто со стороны. Шикарный бы кадр был для фильма... Пустая площадь в заснеженном Петербурге, камера на высоте птичьего полета, черное пятно машины и яркое - я в полосатом свитере, колонна, панорама... Главное, чтобы был виден только этот фасад Эрмитажа, сюда пожар не добрался. И дальше, как в "Профессионале", там, где Бельмондо лежит, а вертолет улетает без него... Черт, и причем здесь этот старый фильм? Думать больше не о чем? Красиво бы было...
Я смотрела на снег, на черные ветви деревьев и видела сквозь них желтый ковер листьев и поганки на тонких ножках. Похоже, решение я приняла еще когда выходила из машины. Да, может, и раньше. Я затянулась в последний раз, чуть не обожгла пальцы и выкинула тлеющий окурок в сугроб. Бросила последний взгляд в сторону Дворцового моста, невидимого с этой точки. И хорошо. Можно представить, что вместо блокпоста, мешков с песком и бетонных блоков - зеленая трава. Развернулась, сделала два шага, села в машину и захлопнула дверь так, что заложило уши.
Международный скандал из борьбы с проституцией получился что надо. Особенно после того, как в очередном найденном во время рейда салоне поймали кого-то из еврокомиссаров и выкинули из края, даже не дав заехать в отель за вещами. Женские правозащитные движения высказывали одобрение и всяческую поддержку администрации империи: настолько четкой и однозначной криминализации клиента и настолько деликатного и тщательного подхода к реабилитации вовлеченных женщин не демонстрировала ни одна власть. Amnesty International и другие организации со сходной программой возмутились было внесудебными расправами и применением пыток, да еще публичным, но отвечали им не имперцы, а все те же женские организации, увидевшие в попытке защитить человеческое достоинство выпоротых клиентов хорошо знакомый им оскал патриархата и мизогинию. Дошло до того, что международные феминистические сообщества начали требовать ослабления санкций в отношении Озерного края из-за их программы реабилитации женщин, вовлеченных в занятия проституцией.
Гвардейцы, охранявшие превращенные в приюты салоны, на попытки барышень познакомиться поближе не реагировали никак. А на открытые вопросы отвечали так же прямо: "не вижу, что я тебе интересен, не нужно". Впрочем, после этого они не переставали быть милыми и вежливыми. Их подопечных это ставило в тупик. Когда парни уходили на отдых и заступали девчачьи смены, девицы в той же голубой форме и с такими же белыми шейными платочками объясняли барышням, в чем проблема и почему мальчики не отвечают на их предложения. У барышень становились сложные лица: этим парням просто выпить и провести с женщиной час или ночь было недостаточно. Они хотели прогулок, рассказов о городе, игр в шахматы и разговоров о литературе и музыке. Впрочем, согласны были на мультфильмы, караоке и дженгу, но культурная программа была обязательной частью сюжета. И про замуж они были согласны говорить только с теми, у кого в руках была профессия, пригодная если не тут, то хотя бы за звездами, там с этим вроде бы было попроще.
С несовершеннолетними история сложилась отдельная. Для них освободили здание лицея на севере города и всех переселили туда. Домой не вернули никого, объяснив это тем, что если на глазах у родителей ребенка можно продать в рабство, то это уже не родители. Девочкам предлагались на выбор три профессии: пекарь, швея и садовница. Последнее было особенно угодно Пути, но, к сожалению, очень мало девочек соответствовало по здоровью требованиям этой профессии. Тех, кому врачи разрешили обучаться, саалан берегли, как каких-то принцесс. Остальным, впрочем, тоже жилось неплохо.