Страница 10 из 14
Все это скопище материализованных идей Миколеттиного самовыражения совершенно точно не могло придать кухне уюта, поэтому эпитет «мило», которым Анисья наградила встретившую ее обстановку, Люду позабавил, заодно развеяв неприятный осадок от стычки с Портновым.
– Клади малышку туда, – указав на узкий кухонный диванчик, велела Людмила. – Мы сейчас покормим ее, потом сами перекусим, а уж потом будем решать, что с вами дальше делать.
Наблюдая за тем, как Анисья, сведя к переносице брови, отмеряет нужное количество молочной смеси в бутылочку, Люда подумала, как же ей повезло, что Анисья с Клашей к ней прибились, как же это кстати… Людмиле сейчас позарез необходимо заморочиться делами, заботами, суетой. Заморочиться и вышибить из глупой башки все ненужные, опасные и тяжкие мысли.
Люда предложила, а Анисья не стала возражать, что они с Клавдией поживут пока у нее – недолго, день-два, может, чуть дольше. Анисья наотрез отказалась занимать хозяйкину кровать и постановила, что поселится на кухне, иначе ей придется уйти. Людмила поинтересовалась, где родятся и воспитываются столь щепетильные девицы, на что получила немного смущенный ответ: «В Карасевке». Людмила не поверила и потребовала показать паспорт. Давно, кстати говоря, следовало это сделать, но было неловко. Тоже, выходит, щепетильная. Анисья паспорт предъявила. В нем черным по белому значилось, что местом прописки гражданки Черных Анисьи Васильевны является село Карасевка Воловского района Тульской губернии.
«Офигеть», – подумала Людмила, возвращая документ.
– У меня тоже имеется условие, – строго проговорила Люда. – На расспросы соседей ты будешь отвечать, что снимаешь у меня угол. И никаких комментариев. Можешь, конечно, добавить, что твой муж затеял ремонт ваших апартаментов, а гостиничных номеров ты не переносишь.
– Разве поверят?
– Их проблемы. Если спросят, сколько я с тебя беру, отвечай, что это коммерческая тайна, и отправляй ко мне. С ними я разберусь сама. Ты поняла меня, Анисья?
– Да, все понятно. Спасибо.
– На здоровье. Сейчас я на третий поднимусь к одному дядечке. Нам надо соорудить для Клаши колыбельку, а подручных средств у меня нет. Но у него точно найдется. Дверь никому не открывай, я скоро. Телефон – в коридоре на стене, мой мобильный я тебе сейчас черкану на всякий случай. Продержишься тут одна минут двадцать?
Анисья робко улыбнулась. И снова сказала: «Спасибо».
Николай Никитович был дома, а Люда беспокоилась, что не застанет его. В этот час он мог выгуливать свое домашнее животное, коим являлся пес по кличке Шарик немодной нынче породы «ньюфаундленд». Вообще-то изначально собакен был не Шариком, а Гришкой, но Николай Никитович рассудил, что не стоит окликать человечьим именем тварь бессловесную, тем самым унижая всех его тезок напропалую, начиная от святого Григория Богослова, почившего в четвертом столетии нашей эры, и заканчивая пятилетним Гришуткой, гоняющим на трехколесном велике по детской площадке двора.
Черную кудлатую махину подкинула Никитовичу внучка Маша, а той поручил ньюфа ее парень перед уходом в армию – вроде как в знак особого доверия и в залог верности и любви. Сын Николая Никитовича, он же Машкин родитель, отнесся к миссии без энтузиазма, сноха, у которой обнаружилась аллергия на песью шерсть, возражала еще энергичнее. Пришлось Никитовичу дать временный приют животине у себя, однако при условии, что Машка будет часто навещать их обоих.
– Людмилка? Ты? Заходи, а я сейчас только звук приглушу, – распахнув дверь, проговорил Николай Никитович и косолапо заспешил в глубь квартиры. Телевизор и вправду орал ужасно, транслируя какой-то футбольный матч.
Людмила топталась в прихожей, не решив, что значит «заходи» – то ли через порог смело переступай, то ли пройти можно вслед за хозяином.
Решив, что остаться на месте будет надежнее с точки зрения щепетильности – подумав так, Люда усмехнулась, – приготовилась ждать, прислонившись плечом к створке одежного шкафа. Створка скрипнула, вторая чуть приоткрылась, с антресолей свесился какой-то шарф и принялся неспешно сползать, готовясь свалиться. Людмила не успела его подхватить, поскольку в этот момент с козырька шкафа на нее прыгнуло ужасное. Сначала оно вмазалось ей в плечо, с него шмыгнуло на спину, оттуда снова перебралось на плечо и, соскользнув на живот, повисло на лацкане куртки, уцепившись острыми коготками.
– А! – коротко вскрикнула Людмила, боясь прикоснуться к серо-розовому существу, уставившемуся на нее выпуклыми глазами злобного инопланетянина – кожистому, морщинистому, просто отвратительному.
– Гортензия, детка, не нужно быть такой навязчивой с гостями, – пожурил существо Николай Никитович, показываясь в дверном проеме.
«Гортензия, надо же. А с виду чистая горгулья», – с неприязнью подумала Люда, ожидая, когда наконец сосед сообразит подойти и освободить ее от шипастой пиявки.
– Гортензию Шарик нашел, когда мы с ним по пустырю гуляли. В старых гаражах ныкалась, бедолажка. Порода, похоже, канадский сфинкс. А может, донской, я в кошках мало смыслю. В интернете смотрел, чтобы уточнить, но одних картинок для этого мало.
Бережно подхватив сфинкса – то ли канадского, то ли донского – под голый складчатый пузик, сосед оторвал его от Людиной куртки и усадил себе на сгиб локтя. Поглаживая лысую морщинистую башечку с дивными оттопыренными ушами, проговорил:
– Наверное, убежала от хозяев, хулиганка, а назад дорогу найти не смогла. Такая кошечка недешево стоит. Я, конечно, объявления всюду развесил, да только не отозвался пока никто. Но мы с Шариком не возражаем, пусть живет с нами. Хотя, нахалка этакая, обижает она пса. Привязалась к нему и не терпит, когда Шар отвлекается. Ему нравится мячик грызть, а Гортензия стянула игрушку и загнала под комод, я едва его оттуда вытащил. И спать Шарику не дает, если ей скучно. Сначала выдрыхнется у него под боком, а потом будить начинает. Вчера так нос ему располосовала, что он даже обиделся, рыкнул на нее. А ей хоть бы хны. Я его сейчас специально запер в комнате, чтобы он отдохнул от липучки чуток. Пускай поспит до прогулки. А ты, Людмилка, про Сергея зашла поговорить?
От неожиданности Людмила брякнула:
– С чего вы взяли? Ни с ним, ни с вами о нем не собиралась…
Грубо получилось, некрасиво, но ей вдруг стало стыдно. А чего стыдиться-то? Неужели того, что с убийцей знакомство водила? Вернее, с подозреваемым, хотя это почти одно и то же. Выходит, еще одно предательство на твоем счету, да, Миколетта? Так сказать, дополнительное?..
Или ты испугалась, что сосед-пенсионер видит тебя насквозь, а может, не только он один, не исключено, что это каждому видно без лупы?
Что видно, Люда? Кончай истерить. Что каждому может быть видно? Что ты этого лося – Портнова – любишь? Так ты не любишь, успокойся. А если вдруг кому-то что-то померещилось, то это их проблемы, не твои, согласна?
– Ну как – с чего? – не заметив грубости, миролюбиво ответил Николай Никитович. – Вы же с ним, с Сергеем, дружили в школе. Такая дружба у вас удивительная была, какую редко встретишь. Жалко, что жизнь вас раскидала.
«Дружба? – поразилась Людмила. – Мы с Серегой разве дружили? И нас раскидала жизнь? Не я разве ее кокнула, дружбу нашу, если это, конечно, была она?»
Они с Серегой спорили взахлеб о самых различных вещах, часто не имеющих отношения к ним лично, и никогда друг на друга не обижались. Она ждала с нетерпением, когда сможет высказать ему какую-то, с ее точки зрения, гениальную мысль, почти открытие, а он восхищался этой мыслью или с аккуратным сомнением возражал. Ей было важно узнать, что нового появилось в его голове за прошедший вечер, ночь, утро. И было приятно, что он спрашивал ее совета или делился мыслью – тоже, безусловно, гениальной, почти открытием.
«Мы были подростки. Мы просто были подростки-переростки. В этом возрасте у всех так. У многих. Наверное».
Или не у всех? И не со всеми?
А разве с тех пор ты, Миколетта, не прислушивалась к себе, ведя разговоры то с тем, то с этим, чтобы найти хотя бы отблеск, хотя бы намек на упоение от понимания друг друга, на жадный интерес? А не найдя, все себе придумывала – и понимание, и сходство интересов. Часто с натяжкой, на грубом самообмане, и всегда на пустом месте – как это ни грустно.