Неродная кровь

– В реанимации Тепловской районной больницы.

– Еду! – решительно заявила она. – Клавка в своей больнице. В реанимации – сердце. Вот оттуда завтра и привезут ее сразу на кладбище, а на отпевании ее не будет – врачи запретили. А с кладбища она вернется обратно в больницу. Так что я сейчас одна.

Я отключила телефон, и вдруг рядом со мной раздался голос Сергея.

– Татьяна, дайте, пожалуйста, сигарету, – попросил он.

– Как там? – Я кивнула на окно, возвращая ему пачку и зажигалку.

– Иван с санитаром повезли Кузьмича мыть, а потом в реанимацию. Это здесь же на первом этаже.

– А вы что же? – пристально глядя на него, спросила я.

– Мне стыдно, Татьяна, но я не могу, – отведя глаза в сторону, тихо произнес он. – Я помню Кузьмича большим, сильным, веселым. Он же с нами больше, чем отец, возился – папа же вечно занят был. Это всегда была такая надежная спина, за которой можно укрыться. А сейчас я посмотрел и… – он не мог продолжать – горло перехватило.

– Ничего, вот приедет Надя и, будем надеяться, вернет Кузьмичу желание жить. Скажите, вы знаете его дочь? Знаете, где она работает?

– Конечно, знаю. У меня же и работает, как и ее муж. Еще папа по просьбе Кузьмича их взял. Татьяна, у меня не укладывается в голове то, что она сделала. Но она за это ответит. И ее муж тоже. Можете быть уверены, – сказал Геворкян таким тоном, что я поверила – да! Ответят!

Мы стояли и молча курили, говорить было не о чем.

Тем временем подъехали автобусы, и первыми из них выскочили санитары. Они стали осторожно, под руки, выводить несчастных больных стариков, а кого-то выносили на носилках. Врачи побежали в здание, чтобы приготовить все к приему, и я порадовалась тому, что мы благодаря Ивану успели первыми. Конечно, это было несправедливо по отношению к остальным несчастным, но Кузьмич был для нас сейчас важнее.

На душе стало до того погано, что хотелось нажраться до провалов в биографии, чтобы утром проснуться с дикой головной болью, но ничего не помнить. И невозможность нажраться прямо сейчас делала это желание еще более яростным.

«Ничего, – успокаивала я себя. – Вот вернемся в Тарасов, я куплю бутылку коньяка и упьюсь вдрабадан. Надо только Надежду дождаться и убедиться в том, что ей удастся вызвать у Кузьмича интерес к жизни».

К нам вышел Иван – он был явно не в себе.

– Вячеславу Федоровичу стало хуже? – спросила я.

– Нет, его уже отвезли в реанимацию, – как-то заторможенно ответил он. – Татьяна, понимаете, я его мыл вот этими самыми руками, как он когда-то нас с Сергеем. – Он зачем-то посмотрел на свои ладони. – Я с ним разговаривал, я пытался до него достучаться, а он как будто в другом мире, не видит и не слышит меня. Может быть, просто не узнал.

– Будем надеяться, что у Нади получится то, что не вышло у вас, – обнадежила его я. – А вы, Сергей, пробовали?

– Даже не пытался, – покачал тот головой. – Иван всегда был ему ближе, чем я. Если уж он его не узнал, то меня – тем более, – и предложил: – Пошли внутрь, что ли? А то как-то зябко! – Он передернул плечами.

Хотела я ему сказать, что это от нервов, но смолчала – зачем?

Мы оставили свои вещи в гардеробе, облачились в халаты и бахилы с масками и пошли к реанимации – вдруг удастся что-то узнать? Но нас вежливо и настойчиво попросили посидеть в холле, потому что мы стояли на дороге и мешали проезду каталок. Пришлось переместиться туда – нам же все равно, где ждать Надю.

Чтобы как-то разрядить напряжение, я спросила:

– Иван, чем таким занимается Рамзес, что ему пить нельзя?

– У нас это называется каскадер, а у них – не помню как. Он говорил, да я забыл, – машинально ответил он.

– А где это «у них»? – вяло удивилась я.

– В Америке, – наверное, тоже решив немного отвлечься, сказал он. – Периодически проводятся… Не знаю, как это точно называется… Ну такие смотры-конкурсы профессионального мастерства. Рамзес тогда еще в России жил и работал. Вот на таком смотре они его заметили и пригласили к себе. Он уже давно там, но здесь его родители, вот он их и навещает, когда получается. А получается нечасто, потому что он очень востребован. У него всяких регалий и наград до черта, его считают одним из лучших каскадеров мира, и поэтому страховка по максимуму. Ему за каждую царапину такие деньги платят, которых никто из нас никогда не заработает. И профсоюз у них такой, что попробуй не заплати. Так что он чисто случайно здесь с нами оказался.

– Вы Бин от Ря-бин-ин, Мар-кин – это Кино, а Рамзес?

– Рамзаев, – ответил он.

Опять повисло тягостное молчание, и тут я поймала себя на том, что жутко хочу есть, и я, не выдержав мук голода, проскулила:

– Иван, очень сильно кушать хочется, а я свой пакет у вас в машине забыла. А там кофе и бутерброды. Может, перекусим?

– О черт! – воскликнул он. – Мне жена полную сумку пирожков дала и два термоса с чаем.

– А мне – большой контейнер с пловом, – добавил Сергей. – В термосумке, еще горячий должен быть.

И мы расположились на обед в машине, а у запасливого Ивана в багажнике нашлись упаковки одноразовых тарелок, стаканчиков, а также вилок и ложек. Так что перекусили мы вполне пристойно, наступил момент кофе с сигаретами, и в это время возле больницы затормозила машина, из которой вылезла Надежда.

Мы чертиками выскочили из джипа, и Надежда увидела меня. Но мне она только кивнула, а вот при взгляде на Ивана и Сергея в ее глазах вспыхнула такая ненависть, что удивительно, как они замертво не попадали.

– Какие же вы сволочи! Твари неблагодарные! – подойдя, начала она. – Да я все время только и слышала: «Мои мальчики научились плавать! Нырять! Ходить на лыжах! Кататься на коньках! Ловить рыбу! Варить уху!». Да он же вас как родных детей любил, вы это понимаете хоть задним числом? Он у жены все сына просил, а она ему в ответ: «Сын до венца, а дочь до конца! Не будет тебе сына. Девки хватит». Вот он с вами и возился. А вы ему за такую любовь, как отплатили? Вон он, результат вашей любви и заботы! – Она кивнула на больницу. – Что, трудно было время от времени ему звонить? Интересоваться: «Кузьмич! Дядя Слава! Может, тебе какая помощь нужна?» Но нет! Не дождался он этого от вас! А теперь спохватились! А чего задергались-то? Вину свою почувствовали? Хренушки! Вам опять его помощь понадобилась. Вот вы и рванули сюда! Да чтоб к вам, сволочам, ваши дети так же относились!

Надежда плюнула им под ноги и решительно направилась в больницу.

– Ее же не пустят в реанимацию, – сказал чувствовавший себя очень смущенным Иван.

Стоявший с опущенной головой, уставившись себе под ноги, Сергей ничего не сказал, а я только хмыкнула:

– Ее не пустишь! Как же! – и бросилась следом за Надей.

И действительно, та уже оставила шубу в гардеробе, достала из пакета бахилы, халат, шапочку, маску – словом, экипировалась по полной и направилась в сторону реанимации. По-хозяйски открыв дверь, она шагнула внутрь, я, естественно, шмыгнула за ней, но благоразумно осталась возле двери в коридор. Медсестра попыталась остановить ее, но та отмахнулась от нее, как от мухи:

– Посторонись! Зашибу!

На помощь медсестре бросились сразу несколько человек, но Надежда прошлась по ним, как танк по ромашкам, и зашла в палату.

Конечно, она помнила другого человека, сильного и здорового, но и сейчас безошибочно узнала своего Кузьмича, хотя его, наверное, после всего пережитого и мать родная не узнала бы.

Кузьмич лежал голый, облепленный датчиками, под капельницей и с трубками во всех возможных местах, а она нагнулась к нему и положила свою руку поверх его.

– Слава! Славочка! – позвала Надя. – Ну вот и свиделись, мой хороший. Что же ты так неаккуратно? Ну да ничего! Поправишься! Были бы кости, а мясо нарастет.

Я слушала ее и не верила своим ушам. И это была медведица-Надя, которую я знала много лет? Которая могла матом послать так, что стены краснели? Которая не боялась ни бога, ни черта? Которая и Клаве могла в глаза наговорить такого, что мало не покажется? Но это была та самая Надя! Ее довольно грубый, хрипловатый голос звучал сейчас так нежно, так мягко, словно она пела колыбельную своему ребенку.