Страница 11 из 15
«Жинка моя» – полушутливо, на малороссийский лад, дипломат величал свою Катеньку. Николаю Павловичу, склонному к веселой искрящейся шутке, нравилось иногда расцвечивать свою речь смачными украинскими словечками. А когда профессиональный или политический барометр предвещал бурю, то «жинка» в устах посла превращалась в «дружину». Так на Украине именуют замужнюю женщину. Получалось складно: не просто жена, а сказочная дружина, на которую можно положиться, с которой и в бой не страшно. Как говорится, один в поле не воин, а с такой «дружиной», как Катенька, можно было крепко стоять на Босфоре. «Жинка» отвечала ему взаимностью и писала ему почти каждый день в пору разлуки с невероятной теплотой и нежностью: «Скучно расставаться, когда вместе так хорошо…»
Тут мы сделаем небольшое лирическое отступление. В жизни Игнатьева в свое время была другая женщина. Назовем ее «Л.Ш». Именно так деликатный поклонник зашифровал в письмах свою возлюбленную. Чувства к ней были слишком сильны. Каждый раз, когда Игнатьев видел ее перед собой, его захлестывало чем-то горячим, пронизывающим сердце. Голова шла кругом. На прогулке в Летнем саду прохожие часто могли наблюдать эту красивую пару – статный и щеголеватый офицер и его дама, нарядно одетая и очень недурная собою. Военный осторожно поддерживал ее за хрупкую руку. Спутница стеснялась своей чуть сутулой фигуры, крупного родимого пятна на щеке. И это смущение, вполне невинное, и отсутствие ложной позы, тоже нравилось Игнатьеву. В ней, как казалось ему, было все, что составляет главную прелесть любящей женщины. Увы, но финал отношений был болезненным для Игнатьева. «Л.Ш» сказала, что воле родительской не прекословит, а разрешение на брак ей не дадут.
Надежды таяли как дым. Впервые в жизни бравый офицер не на шутку захандрил. Как-то расхаживая по своей комнате и разговаривая сам с собой, Игнатьев, не выдержав, сел за стол и стал лихорадочно царапать пером по бумаге, чтобы выразить переполнявшие его чувства. Написал – и поразился: ведь получились! «Бредни мои» – по-другому быть и не могло. А ведь раньше ему казалось, что писать подобные стихи не менее стыдно, чем надеть галстук или, скажем, партикулярное платье:
Нет, не в холодном рассудке, помимо воли Игнатьева пробились эти строки. В его голове, в ритме шагов из угла в угол, теснились все новые и новые строки, пробивая изнурительную немоту гортани. Все, что он хотел сказать своей возлюбленной, но не смог выразить словами: «бывает минуты груди тяжело», «как люблю я ее… в ней все счастье мое», «когда твой голос серебристый коснулся слуха моего», «уныние давит сильней и сильней». Удивительное и незнакомое ощущение – одновременно сладостное и горькое. «Да ну, какой я поэт, – отмахнулся Николай Павлович от своих собственных мыслей. Но спрятаться от них было решительно невозможно. В тот же вечер им было отправлено самое последнее письмо «Л.Ш» с прощальным стихотворением. Потом… потом была горячечная скачка через лес, не разбирая дороги, навстречу упругому вечернему воздуху. Ветки больно хлестали по лицу, по которому катились слезы. Игнатьев непроизвольно отпустил и повод, и шенкеля. На крутом повороте лопнула подпруга, и всадник вместе с седлом упал с лошади оземь. Со временем образ «Л.Ш.» в его памяти стерся и как-то потускнел, превратившись почти в сон. Остались только ее серебристый голос и приятно щемящая боль в сердце…
С княжной Екатериной Голицыной Игнатьев познакомился ровно через год, начав посещать гостеприимный княжеский дом. Катя Голицына всегда была в окружении многочисленных поклонников, улыбчива, мила, насмешлива и казалось, вовсе не обращает на бравого генерала никакого внимание. «Я еще молодая, у меня еще тысяча планов, и из тысячи шансов я не упущу ни одного», – кокетничая, говорила кавалерам юная княжна. Ей хотелось веселиться, ей нравились балы. В общем, эдакая пигалица! Игнатьева, наоборот, светская жизнь тяготила. Да и танцевал он последний раз лет десять назад, еще в чине поручика. И то это был вполне приличный котильон – вид кадрили, а не какая-нибудь там разухабистая мазурка! «У нас с вами до ужаса много общего, если не считать того, что мы полная противоположность друг другу. Начиная от внешности, заканчивая темпераментом!» – хихикала Катенька, подразнивая его. – «И при этом, сударыня, я вас просто обожаю», – отшучивался в ответ Игнатьев, а на душе скреблись кошки. – «Да-да, – переходила во встречную словесную атаку девушка. – Мужчины меня обожают, кружа вокруг меня, как мотыльки. Однако я люблю умных мужчин, но попадаются больше глупые. Почему-то они меня обожают». И снова неистово хохотала, запрокидывая беленькое личико.
Неожиданно все изменил случай. Как-то зайдя в комнату и застав ее совсем одну, без кавалеров, сидящую в кресле за чтением бульварного романа, новоиспеченный дипломат смутился и решил откланяться:
– Простите, сударыня. Быть может, вы не желали, чтобы я навестил вас сегодня. Впрочем, если вас смущает мое присутствие, я тотчас готов покинуть вас.
Она посмотрела на него снизу-вверх, как дети смотрят на взрослых, тихими серьезными глазами, – такими Игнатьев еще никогда их не видел! – и, откинув с лица тяжелую прядь темно-каштановых волос, вдруг сказала: «Да не будьте же вы таким скованным, я не убью вас за это!»
В груди Игнатьева после этой фразы что-то оборвалось…
А дальше – дальше ничего не происходило. Шли дни и месяцы. Игнатьев робел от ее обхождения и, несмотря на благорасположение будущей тещи, не решался объясниться, откладывая решительный разговор. Удивительное дело – столько раз в своей жизни он был на волосок от смерти и не терялся в самых сложных обстоятельствах, а тут словно впал в ступор, боясь услышать повторный отказ.
– Смотри, уведут у тебя невесту, будешь потом локти грызть! – как-то за обедом не выдержала мать. В ее остром проницательном взгляде светилась энергия Мальцевых – заводчиков, коммерсантов, знаменитых предпринимателей: – Уводи ее сам, будь, мой милый, проворнее в делах сердечных. Мой батюшка Иван Акимович не сплоховал, и у Василия Львовича Пушкина увел твою бабушку. Первостатейная красавица была![7]Игнатьев умоляюще взглянул на мать, на щеках зардел румянец. Мать не подала виду, отметая в сторону деликатность темы, и веско заключила родительский совет: «Действуй же, Николенька, счастие в твоих собственных руках!»
Вскоре Игнатьев, бледнея и смущаясь, попросил руки Катеньки Голицыной. В ответ, вопреки всем страхам, прозвучало желанное «да». Пара венчалась в русской церкви немецкого города Висбаден. Екатерина Игнатьева стала матерью восьмерых их детей (первый умер в младенчестве), но она никогда не ограничивала свои интересы семейным кругом или светскими успехами. Ее жизнь стала неотделимой частью дела ее мужа. Двери русского посольства в Константинополе были всегда широко открыты. Здесь находили помощь и убежище похищенные девушки, дети-сироты и болгарские повстанцы, которые, снабженные русскими паспортами, отправлялись в Одессу, открылся госпиталь для больных. Во всем этом послу помогала его супруга. Набело, своим тонким изящным почерком, она терпеливо переписывала многие донесения Игнатьева, по форме букв больше напоминавшие острые пики Альп или очертания Кавказского хребта. Кроме того, жена посла щедро занималась благотворительностью – почти все прошения о денежной помощи от женщин, как правило, подавались на ее имя. Вечно деятельная и неутомимая, Катенька Игнатьева и на посольских приемах царила как законодательница тона и вкуса, блистая природной красотой и ювелирными украшениями. После одного из таких светских раутов во дворце персидского посланника в Царьграде Мирзы-Мошин-хана один французский поэт напишет о ней в своей оде: «О царице бала один турок сказал совсем тихо то, о чем думал каждый, но не смел признаться вслух: «Эта женщина может покорить Стамбул одним только словом, одной улыбкой – всю Азию».
7
Согласно семейной легенде, живя в Москве, Иван Акимович однажды встретил в Юсуповском саду, в Большом Харитоньевском переулке, женщину изумительной красоты, которая вела за руку мальчика лет шести, кудрявого и смуглого, как арапчонок. Красавицу звали Капитолиной Михайловной. Она была из старинного дворянского рода Вышеславцевых, замужем за Василием Львовичем Пушкиным – модным поэтом того времени. А гуляла она по саду с его племянником Сашей Пушкиным. (Примеч. автора.)