Страница 23 из 35
– Все здесь?
Голос ему ответил:
– Все, ваше величество, кроме дежурного офицера.
– Кто сегодня дежурит?
– Штабс-капитан Кожевников.
– Из новеньких? Я его не знаю.
Царь пожал руку каждому офицеру, говорил спокойно, но лицо осунулось от бессонницы, щеки побледнели и ввалились. Очень скоро он поднялся обратно в вагон, ночевал в поезде.
На следующее утро царь поехал на квартиру, которую занимал на протяжении полутора лет в соседнем со Ставкой доме. В этот день и в следующие он часто выезжал на автомобиле и ездил по городу. К автомобилю сбегались толпы, царя приветствовали, снимая шапки, солдаты торжественно отдавали честь, все в полном молчании. Слышались только рыдания старух.
Императрица Мария Федоровна приехала к сыну и сопровождала его в поездках по городу, где на частных и общественных зданиях развевалось все больше красных флагов.
Церковная служба, на которой присутствовал царь со своей матерью, оставила незабываемое впечатление. До революции священники во время службы должны были возносить молитву за царя. Начиная службу, они просили у Бога благословения царю, царице и наследнику, затем молились за святой Синод и священнослужителей, потом за солдат, потом за верующих в церкви и за весь христианский мир. А уж потом в полголоса за тех, кого они любят.
На этой последней службе, где присутствовал тот, кто был главой церкви, его мать, генералитет Ставки, высокопоставленные чиновники, священник изменил молитву и сказал: «Помилуй, Господи, русское государство!». Затем он повернулся к верующим и произнес вполголоса как свою личную молитву:
«Спаси, Господи, Николая Александровича и Марию Федоровну!».
Царь получил от Временного правительства разрешение и приказ оставить Ставку и переехать в Царское Село. 21 марта, в день отъезда, в большом зале собрались все офицеры Ставки, было около трехсот пятидесяти человек. И еще человек пятнадцать солдат, представителей разных подразделений, находившихся при Ставке. В 11 часов 5 минут вошел царь – он опоздал впервые – его сопровождали великие князья Сергей, Борис и Александр [Михайлович]. Он был в серой черкеске с газырями, длинной кривой саблей и кинжалом с насечкой.
Царь поприветствовал собрание, ему ответили низким поклоном. Он пожал руки генералам и, обратившись к солдатам, сказал: «Здорово, храбрецы». На что солдаты хором ответили: «Здравия желаем, ваше величество!» Их ответ невольно произвел впечатление, равно как и красочные костюмы и все блестящие церемонии царского режима, от которых ничего не осталось среди жути демократического безобразия.
Царь взял слово. Он был очень взволнован, замолкал, искал слова и привычным движением трогал нос. Его слушали в полном молчании. Все чувствовали, что вместе с этим человеком рушится целый строй; от царственной пышности, от веками выстраиваемой иерархии уже отказались с преступной легкостью.
– Мне трудно говорить. Я работал с вами полтора года. Но что поделать!
Помолчал и продолжал:
– По воле Господа и по моей собственной я должен вас покинуть.
Раздался стук, что-то упало. Молодой офицер из императорской свиты рухнул на пол. Следом второй потерял сознание. Третий разрыдался и был вынужден покинуть зал, чтобы нервозность не перекинулась на окружающих. За это время царь справился с нервами. Он заговорил гораздо тверже.
– Я благодарю вас за помощь, которую вы оказывали мне в моей работе. Я призываю вас продолжать работать во имя нашей любимой родины и бороться с врагом до тех пор, пока он не покинет пределы нашей дорогой России.
Он повернулся к плачущим солдатам и прибавил:
– Я благодарю и вас, мои храбрецы. Идите к вашим товарищам и передайте им мою благодарность.
Генерал Алексеев ответил на царское прощание деликатно и трогательной речью. Но все еще сопереживали словам царя. Русские, знавшие покой и счастье только под сильной рукой господина, добровольно отказывались от этого слишком слабого властителя, от набожного фаталиста, павшего под грузом сомнений и неуверенности. Авторитет его рода и короны вот-вот исчезнет, и бескрайней России нечем будет заполнить эту пустоту.
В глазах искренне огорченных, но пока еще ослепленных химерой революции офицеров царь уже был обыкновенным человеком с учтивыми манерами и благородными чувствами, истинным дворянином. Все склонили головы и с невольной слезой смотрели, как Николай II, божество, ставшее человеком, простившись с офицерами, с грустной улыбкой удалялся.
Уехав из Могилева, царь был окончательно обречен на полное одиночество[144]. Невероятные надежды, пробужденные немотивированным социальным переворотом у одних и трусость других, сделали отречение царя печальным и трогательным. Окружение, неразлучное с его императорским величеством в счастливые дни, оставило его в беде. Только князь [В. А.] Долгоруков поехал с царем в Царское Село. Другие свитские офицеры – [В. Н.] Воейков, [В. Б.] Фредерикс, [А. А.] Мордвинов, [А. Н.] Граббе, [К. А.] Нарышкин – остались в Ставке[145].
Глава IV. Генерал брусилов
Каменец-Подольск, июнь 1917 г.
Первые впечатления о новом командующем русскими армиями сложились в сентябре 1915 г. Он тогда командовал 8-й армией. Результаты прорыва в Галиции, в котором его армия принимала такое большое участие, были практически уничтожены вынужденным отступлением, оно велось очень разумно и в конце концов остановилось.
В операциях такого масштаба, как подобное наступление, а потом отступление миллиона человек по вражеской территории, народное воображение ищет кроме главного стратега еще и другие имена, и другие инициативы, желая объяснить их успешность. В облаке славы, какое окутывало армии старого генерала Иванова, стало мелькать имя Брусилова.
Ровно, маленький городок Волынской губернии, был тогда его резиденцией. Он принял меня в поезде, который являлся его постоянным местом жительства. Лицо Брусилова сразу же поразило меня необыкновенной живостью взгляда и насмешливой добротой, передо мной был аристократ и умница.
В Ровно между своими поездками по полкам я завтракал и ужинал с командующим и несколькими его приглашенными, среди которых был генерал Сухомлин, начальник штаба фронта, несколько генералов и два или три человека из самого близкого окружения.
Брусилов охотно участвовал в разговорах, всегда свободных и веселых, которые продолжались и после десерта. Он выслушивал критику, позволял себе противоречить, поощрял возражения. Любил в то же время подшучивать над своими гостями. Какое-то время мишенью его остроумных и беззлобных шуток был генерал [П. П.] Палибин, который охотно ему подыгрывал, веселя окружающих. Племянник генерала, юрисконсульт Палибин, с таким же добродушием унаследовал теперь деликатную роль дяди.
В голосе Брусилова часто звучали насмешливые нотки, которые он подчеркивал, чеканя слова. Среди достойных людей, каких я встречал в России, он был, без сомнения, одним из умнейших и, я бы сказал, «самым европейским», если бы не опасался задеть в нем настоящего русского патриота.
Брусилов обладал своего рода природной гениальностью, которая помогала ему воплощать и реализовывать. Он много работал, но работа никогда не поглощала его целиком. Во время самых сложных операций он находил время для друзей и гостей. У меня всегда возникало ощущение, что его мгновенные и точные решения экономят очень много времени и он может за час сделать работу, на которую другому понадобится полдня.
Каждый день в любую погоду, летом и зимой он садился на лошадь и ездил на ней с 5 до 7 вечера. Выбирал точку на горизонте и скакал по горам и долинам, как настоящий кавалерист. Осиная талия, изящная посадка головы придавали ему особую элегантность.
Ум Брусилова не обладал тем преимуществом, которое при царском режиме было непременным условием быстрой военной карьеры, он, как [Н. И.] Иванов, как [П. А.] Лечицкий[146], не кончал Академию Генерального штаба. Брусилову понадобились таланты полководца, эрудированного штабиста, стратега и… дипломата, чтобы преодолеть преграды, неизбежно возникающие на пути человека со стороны. По счастью, этот искусный воитель уже на заре своей жизни повстречал помощницу, требовательную гордячку, презирающую слабаков и дарящую улыбки сильным, она оставалась ему верной всю его жизнь, имя ей – удача.
144
Стало известно, какие усилия были приложены, чтобы спасти царскую семью. Инициатива исходила от Милюкова. По его предложению сэр [Д.] Бьюкенен испросил у короля Англии разрешения предоставить убежище царю и его семье. Ответ Георга V Николаю II был положительным, условия необременительными. Сэр Бьюкенен, человек не столь проницательный, как посол Франции, задолго до революции проникся безграничным доверием к партии кадетов и, в частности, к Милюкову. Он передал депешу не адресату, а министру иностранных дел. Тот в свою очередь с согласия Бьюкенена передал ее не Николаю, а в Совет министров (Временное правительство. – Примеч. сост.). Господин Керенский, министр юстиции, вполне законно ознакомился с ней и поспешил сообщить в Совет Петрограда, будучи также его членом. Совет воспротивился предполагаемому отъезду царя. Временное правительство, как и всегда, подчинилось Совету. Господин Керенский озаботился мерами, которые должны были воспрепятствовать эвакуации царской семьи. Два или три военных атташе в Ставке думали о том, чтобы довезти Николая II с семьей до границы с помощью иностранных миссий. Но кто возьмет на себя охрану? И как-никак существовало Временное правительство, уже очевидно бессильное, знающее о собственной слабости, но старавшееся ее не замечать. Настойчивость иностранных государств в этом вопросе была бы сочтена оскорбительным недоверием к революции.
145
Не все из указанных Грондейсом приближенных Николая II имели возможность отправиться с ним. Так, 79-летний министр императорского двора В. Б. Фредерикс по требованию Временного правительства был удален из местопребывания Николая II; генерал-майор В. Н. Воейков по распоряжению Временного правительства выслан из Ставки и заключен в Петропавловской крепости.
146
Автор ошибается, генерал от артиллерии Н. И. Иванов и генерал от инфантерии П. А. Лечицкий не оканчивали Академии генерального штаба.