Страница 42 из 53
Или же… Или же наоборот, они понимали всё даже слишком хорошо? Я же сказала, что сделаю всё, что угодно. Вот мне и выставили условие.
- Я хочу остановить нападение! – упрямо сказала я. - А потом делайте со мной всё, что угодно!
Кайракан оглянулся на Волха.
- Я же сказала… - начала бабуля, но Волх выступил вперед, взмахнув рукой, чтобы она замолчала.
- Самостоятельно отойти от женской сути ты сможешь только через пять часов. Ты не можешь столько ждать, верно?
- Это же был риторический вопрос?!
Рядом с Волхом присел Овто. Перед глазами качнулся колокольчик, натянутый между рогами люлямы.
- Яблоня привязана к женской сути. Отдашь её – и обретешь могущество мужского обличья, - сказал содяце. – Сможешь вновь почуять дыхание жизни в земле и вмешаться. Но учти, отдашь ты её навсегда со всеми положенными женщине привилегиями.
Навсегда?! Я замерла. Значит, мне не стать женой Кориона. И рожать детей буду тоже не я. Значит, навсегда останусь в его глазах мальчишкой, учеником и младшим братом, не больше… Не хочу так. Не выдержу.
- Твой чужак решил оставить гребень себе, - как бы между прочим заметил Кайракан и уставился в темное небо. – Впрочем, у него еще есть время передумать. Пока он не определился, гребень тебя удержит здесь. А там, глядишь, кто-то сможет Яшку домой отправить и угомонить остальных…
Бабуля возмущенно пихнула его в бок, и он замолчал. Я закусила губу. Родня не торопила и терпеливо ждала ответа. А какой ответ можно было дать, когда рядом умирали, а я могла помочь?! И не просто могла – была обязана! Корион эльт, он без своего рода не выжил бы. А что до меня… Какая разница, кем мне быть, если бабуля намерена оставить меня в своём саду?
- Хорошо. Я согласна. Что надо делать?
Бабуля расплылась в довольной улыбке, Овто и Волх схватили меня за руки. Я не осторожно вздохнула. В сердце что-то туго натянулось – и с хрустом лопнуло. В жилы бросился жар. Во рту разлился кисло-сладкий вкус яблочного сока.
Я еще успела удивиться, откуда такой хруст, кашлянула – на землю плеснуло алым – и опустила глаза.
А из кожи у меня росли молодые зеленые листья. А сквозь мои ребра пробивались веточки. А на тех веточках ослепительной нежностью цвели яблочные цветы, усыпав всю грудь. В глубине, между цветами, веточками и листочками я видела бьющийся в ритме сердца корень - смесь кровавого мяса и белых нитей.
Голова разом опустела. Боги, осталась ли она у меня – голова?
Волх и Овто потянули меня к тропе, что вилась по огороду, к бабуле. Она, Кайракан и Зоя уже стояли посреди поля возле перегнившего пня, и под пнем уже была вырыта яма. Аккурат в половину моего роста.
Кайракан радостно потер руки и погладил черенок лопаты. Тетя Зоя поставила на пень третье ведро, пустое, в отличие от двух с колодезной водой. Бабуля распахнула мне навстречу белое полотнище, украшенное тонким ажурным кружевом. Овто и Волх помогли пройти последние шаги – колени не сгибались, деревенели, сквозь босые ноги в мягкую прохладную землю выстреливали тонкие корешки.
- Ножки вместе, ручки подними, - ласково сказала мне бабуля. – Чтобы крона красивая была и ствол ровный.
Не послушаться я не смогла бы при всем желании – Волх и Овто держали крепко. Кайракан воткнул лопату поглубже в землю, достал нож, подошел вплотную и медленно, осторожно, стараясь не задеть ценные ветви, разрезал меня от солнечного сплетения до самого лобка. Бабуля с горящими глазами запустила туда руки по самый локоть, во мне что-то с хлюпаньем разорвалось, и я запрокинула голову в утробном нечеловеческом крике. Боль, адская, горячая, смертельная боль!
- Ты сильно-то не дергайся, а то до самой зари провозимся, - бормотала бабуля. – Плачешь? Хорошо. Весна дождливая будет, теплая…
С каждым её движением внутри лопалось, хрустело и хлюпало, и каждый этот звук отдавался новой вспышкой. Сильнее, больнее, хотя куда еще больнее? Куда?!
Волх с Овто подхватили меня, не давая упасть, задрали мне руки, больно дернули за косу, чтобы голова держалась ровно. Сквозь марево боли и слез я видела, как на лицо бабули брызгала моя кровь, и она в угаре азарта слизывала её с губ. Её лицо разглаживалось, молодело, из темной косы исчезали серебряные нити седины. Передо мной стояла полнотелая женщина в самом расцвете женской зрелости, а не почтенная добрая бабушка.
- Сколько любви, сколько женской силы, - то ли напевала, то ли шептала она, - сколько ярости и жажды крови! Много скоплено, много перемешано с мужским, как надо замешано, чудный плод! Ты молодец! Всё до донышка вычерпаем, посадим, вырастим. Плачь, плачь, моё возлюбленное дитя, мой первый жрец, моя жертва… Я выращу из твоих слез и крови цветы. Что ты хочешь на этот раз? Розы? Фиалки? Маки? Или может быть, хочешь дерево? Сосну, например?
В памяти мелькнули черные глаза, насмешливо изогнутые губы, гордый разворот плеч и сладость горячего вина со специями…
- Ви-виногр-кха!-град…
- Хорошо, пусть будет виноград, - проворковала бабуля.
Её пальцы нашли сердце, любовно собрали все корешки и безжалостно сжали, несмотря на испуганное трепыхание.
- Волх, Овто, держите крону! – скомандовала бабуля.
Одно плавное движение – и из меня вместе с костями вытащили цветущий яблочный саженец. Мелкие косточки полностью одеревенели, покрылись листьями и цветами. Из позвоночника сложился крепкий тонкий ствол. А корень – моё сердце – бился в руках богини, истекая кровью и соком. Капли падали на землю и распускались цветами.
- Прелесть, какая прелесть! – ахнула Зоя, радостно всплеснув руками.
Бьющийся корень саженца аккуратно выправили, уложили в яму, присыпали сверху землей и любовно полили колодезной водой. И только потом, убедившись, что яблоня чувствует себя хорошо, предки склонились над тем, что от меня осталось. Овто подмигнул, вороватым движением вытащил обломки старой люлямы, той самой, которой тянул нас со Златом из колодца, и украдкой, чтобы остальные не заметили, вложил мне их внутрь, стянув края раны.
- Ненадолго заменит кости, - пояснил он еле слышно. - То, что отдано, к тебе не вернется, а природа не терпит пустоты.
- Пчел сюда! – скомандовала бабуля. – Пусть растащат, утопят в нектаре, сделают воск и мед, а затем вскормят водами Безымянки и принесут ко мне. Я замешу тесто и выпеку тебя заново, - она любовно погладила меня. - Будешь красивым, сильным. Приготовить тебя по новому рецепту или же выбрать что-нибудь старое? Как тебе облик Думузи? Адона? Или же опять хочешь стать златокудрым русом?
Воды, глубокие темные воды бурлили в её глазах, затмевали собой всё. Они любили, призывали к покорности, призывали поддаться боли и подступающему забвению. Но другие глаза, черные, всё равно были мне дороже.
- Я хочу остановить нападение, - кое-как выговорили мои непослушные губы. – А потом - что угодно...
- Ах, точно! – бабуля хлопнула себя по лбу и звонко рассмеялась. – Прости, запамятовала. А силы-то у тебя остались?
Сил не было, и она это знала. Ни сил, ни любви, ни жизни, ни тем более обещанного могущества мужского обличья – ничего во мне не было. Лишь огонь - солнечный ослепительный жар, чистый, горячий, вольный как согревать, так и убивать.
Волх взмахнул руками, и небо заполонило жужжание пчелиного роя, всколыхнув темный глубокий ужас. Пчелы налетели на мой страх, облепили, схватили тонкими лапками, залезли в нос и рот, поделившись медовой сладостью, чиркнули жалами, примериваясь... И вдруг шепнули:
- Не бойся. Твой дед передал нам обещание. Тебя не ужалит ни одно жало.
- Отнесите меня вниз… К моему чужаку…
- Тебе нужны крылья. Мы не унесем. Мы не знаем дороги.
Крылья… Крылья… У меня были крылья, здесь, совсем рядом!
Кайракан услышал мой хрип и наклонился, заслонив широкими плечами. Рассеянное гладкое лицо улыбалось, в раскосых глазах мелькали бури и молнии. Он дохнул на меня грозовой свежестью, засунул руку за пазуху и, уронив пару вороньих перьев, вытащил на свет немного помятую и взъерошенную птичку, в которой я узнала чечевицу из малинника. Та моргнула, посмотрела глазами-бусинами, скользнула в грудь на место сердца, и Кайракан прикрыл её краями раны, кое-как скрепив их крючками из птичьих когтей.