Страница 2 из 10
Я был король «После 18:00». Я несся быстрее всех в метро, лавировал между таких же с сумасшедших несущихся офисных клерков, офисного планктона, как пренебрежительно любят нас называть те, кто нами же и являются. Я был весел и бодр. Казалось, я обыгрываю судьбу. Мне казалось, что я могу сорвать звёзды с небес. И я их рвал. Я несся к победе. Мои ботинки стучали на переходах в метро. Не было человека, яростнее раздвигающего толпу на пересадках, чем я. Нет, я не был тем сумасшедшим манипулятором, которые «двигают людей», то есть трогают их, думая, что раздвигают толпу. Это достаточно забавно и хочется сделать звонок в психушку, чтобы их, наконец, забрали. Нет. Но я действительно научился отлично лавировать. Я несся через все преграды к своему «хобби», как презрительно назвал это один мой знакомый, считающий протирание штанов в унылом офисе заслуженной наградой за протирание штанов в таком же унылом университете в течение пяти лет. Но для меня это не было «хобби». Для меня это было Жизнью. Для меня это было больше чем Жизнь. Это было больше, чем просиживание штанов с 9 до 18ти. Чем перекладывание документов из одной стопки в другую. Чем создание подковёрных интриг. Я точно знал, что после 18:00 я, наконец, заживу. Надо только дотерпеть. Чуть-чуть потерпеть. Еще один восьмичасовой день. Еще одно хмурое, серое утро, в которое не то, что не хочется ехать на работу – жить не хочется. Моя новая жизнь начнется после 18:00. Я предвкушал ее. До обеда время тянулось уныло и тягостно, но я умудрялся его скрасить тремя кружками крепкого кофе (да-да, я жуткий кофеман, не начинайте на меня ворчать, мне пилят мозг на эту тему уже давно, с рождения, блин, не беспокойтесь, встаньте в очередь осуждающих меня, не поленитесь, ну же!). Уже после обеда я понимал, что осталось (ура!) всего-навсего половина дня. До. До моего входа в рай. До начала моей райской жизни. Потом часы пробивали три, три с половиной, четыре, и вот, в 17:10 я уже начинал предвкушать. В 17:30 я уже бежал мыть свою я кружку, сталкиваясь у мойки с такими же коллегами: напряженными, нетерпеливо жаждущими 18:00. Они толкались локтями, сопели, ожесточенно терли свои несчастные кружки и пластиковые лотки, вздымая клубы пены моющего средства. Иногда я не выдерживал напряжения ожидания в этой очереди к мойке и малодушно ставил свою кружку в автоматическую машину для мытья посуды. Нас за это ругали. Каждый раб должен был самостоятельно вымыть свою кружку грязной губкой для мытья посуды, иначе твоя чашка обречена была стоять грязной одиноко всю ночь, пока наутро ее не помоет уборщица в синих перчатках той же грязной губкой, но уже с проклятиями, потому что за весь вечер никто больше не осмелился поставить кружку в мойку, а ради одной чашки моечную машину никогда не запускали. Мне кажется, я был единственным человеком на весь наш огромный офис, которому было все равно, что о нём подумают. Поверьте, мне было не до чужих мнений. Я проживал две жизни сразу, в то время, как многие не справлялись и с одной. В 17:59 я судорожно отрубал комп, закидывал за плечи рюкзак и шел быстрым шагом по офисному коридору, стараясь не переходить на бег. Это было достаточно сложно в толпе таких же офисных рабов, которые стремились выскочить хотя бы за минуту до шести, чтобы сэкономить себе минуту вольной жизни, а если получалось сбежать за 5-10 минут и не попасться на глаза начальнику, то все они чувствовали себя героями, выигравшими какой то большой приз, сорвавшими большой куш, весь джекпот казино в Чикаго, ха-ха.
«Первое правило клуба – никто не должен знать о клубе». А никто и не знал. Я молчал, как рыба. Я врал, я врал как последний раз. Я врал, лукавил, привирушничал, кривил душой, я актерствовал. Все, что было в моей жизни стоящего – была та, моя двойная жизнь. Я врал. Я врал шефу, я врал коллегам, я врал друзьям, я врал девушке, я врал родным, я врал маме. Я врал коту. Да – да, кот тоже в этом во всем замешан, я сдаю его со всеми потрохами, можете внести его во все списки. Более того, окажется что он зачинщик всего, прошу заметить, он а не я. Он то и вывел меня на чистую воду. Но сейчас не об этом. Когда большая стрелка касалась двенадцати, а малая стояла на шести, ооооооо, что происходило со мной…Если я не успевал выскочить из офиса в 18:00, я чувствовал что начинаю перевоплощаться на глазах: шерсть лезла из под рубашки, пуговицы лопались, я чувствовал, что левый клык слегка впивается в губу, и я прямо здесь и прямо сейчас начну скидывать свои одежды, и, воя, убегу в мой заповедный лес. Мой заповедный лес. Мой тайный рай. Мое место перевоплощения. Мой театр, душа моя. Я так и вижу ваши раздражающие улыбки, эта суховатая кожа, натянутая на месте носогубных складок, этот ироничный прищур умных и злых глаз, эта усмешка, за которую в аду несомненно, выдают отдельный котел VIP класса, я вижу, вы хотите выдавить через ряд ваших тонких острых зубов: «Да что он несет…в самом деле….какой театр….разве это ново? Разве это интересно? Разве это занимательно?». Полноте. Я не буду винить вашу душу в преждевременной смерти (что мне, заняться что ли нечем, вас есть кому судить), мне бы свою спасти. Между смертью на офисном столе, заставленном кружками с кофе, с мерцающим монитором под вопли обезумевшего от сребролюбия и гордыни начальства и смертью на сцене под шквал аплодисментов благодарной публики я выбираю второе. Но это все мелочи, воззвание к небесам, воздевание рук, беседы со стеной и риторический вопрос. Я несся с работы так, что однажды моя голова на повороте врезалась в челюсть спешащего навстречу парня, и я от испуга, что я кого-то повредил, врезался в него еще раз. Можно вечно проклинать себя, и я не понимаю, зачем я это сделал, это произошло на автомате. Я услышал как щелкнули кости челюстей этого бедного человека, потом был второй раз и я услышал этот щелчок еще. Парень странно на меня посмотрел, но не стал затевать скандал, или, хуже того, драку, а поспешил своей дорогой. Я спускался на эскалаторе и чувствовал себя ужасно. Ужасно! Я дважды головой вмазал человеку в челюсть, ни за что, ни про что. И он простил меня, подставил щеку дважды. Он подставил мне вторую щеку…
Длинный эскалатор закончился. Я снова был напряжен, я целенаправленно утрамбовывался в вагон, как обычно, переполненный в час пик. Я знал как это делать, я умел всё. Те лузеры, что в отчаянии отходили от переполненного вагона, не осознавали, что если на площадку после двери влезла твоя нога, значит, есть шанс поместиться и полностью. Опасайтесь бабулек. Я не знаю, куда и откуда они едут в час пик (да и, наверное, не хочу знать), но их локти реально железные, и если они выберут ваш мягенький жирненький бок, вам явно не поздоровится. Я ехал, слегка напрягая мышцы ног моего сарделечного тела, чтобы не упасть. Вы спросите, куда же я так несся? Нет, разумеется, понять всех остальных москвичей можно: они то неслись к мягкому дивану, игре в танчики, телевизору, к семье, к борщу и котлетам, наконец. Куда же так торопился я, что жерло метро засасывало меня с особым причмокиванием, равномерно раздавливая мою плоть в давке между остальными, ошалевшими от работы в офисе?
«Первое правило клуба – никому не говорить о клубе». Я должен молчать, но так уж и быть, я поведаю тебе, тебе одному, о мой читатель, куда судьба гнала мое сарделечное тело, как будто я собирался победить в «Олимпийских играх».
Я никогда не отличался особыми талантами. Я обычный клерк. Я офисный планктон. Я тот, об кого шеф вытирает свои поросячьи ноги. Я никто, и звать меня никак. Если я вдруг соберусь помереть, обо мне никто не скажет доброго слова, кроме мамы. Да и не вспомнит, пожалуй. Но там, на небе, где едва слышен морской прибой, где на берег белый океан выбрасывает белую пену на белый песок, где ангелы сидят на ветках прекрасных деревьев, слушают лютню и кидают жребий, споря о том, кому в этот раз лететь на ненавистную Землю, в этот ад, это чистилище, наказание за грехи; там, на небе, знают мое второе имя. Там знают, что мое второе имя связано с огнем, что я быстр, верток, сообразителен, что я могу испепелять, могу согревать, могу обнимать, могу разрушать. Они-то знают, что я способен на все. И я не могу их разочаровать, их, сидящих на этом белом побережье в белых одеждах, их, знающих обо мне с самого рождения, я не могу признаться им что я всего лишь сарделька, зажатая в час пик на фиолетовой ветке метро, мой Создатель знает что я способен на большее и я не вправе разочаровать Его.