Полицейский

— Александр Петрович, — над ним склонился Мартынов, — взяли мы их. Бахтин молчал.

— Александр Петрович! — Мартынов затряс его за плечо. — Очнись.

Той же ночью Манцев по прямому проводу связался с находящимся в Воронеже Дзержинским. — Банда Сабана ликвидирована. — Значит, план Бахтина удался? — Да. — Вторая половина архива найдена? — Бахтин сказал, что это дело дней. — Поблагодарите его. И пусть ищет.

Литвина похоронили на Ваганьковском. Сначала, как водится, отпели в церкви Обновления Воскресения Христова. Потом понесли по заснеженным аллейкам к могиле.

— Ушел из жизни наш боевой товарищ, — сказал над гробом Мартынов, — погиб в расцвете сил от подлой, бандитской пули, защищая завоевания революции. Спи спокойно, дорогой Орест, мы отомстим за тебя. Опустили гроб, засыпали землей. Нестройно рванул тишину залп из наганов. С криком взлетело к небу воронье. Бахтин стоял над могилой и думал о страшной закономерности жизни. Он думал о невозвратных потерях, приносящих горе и душевную пустоту. Когда они уходили с кладбища, Чечель спросил его: — А где же Женя Кузьмин? — А разве его не было? — удивился Бахтин. — Нет. Вечером в кабинет Мартынова вошел Алфимов. — Тебе чего, Миша? — Дело скверное, Федор Яковлевич. — Что за дело?

— Я с полчаса назад случайно подслушал разговор Рослевой и Заварзина. Так они толковали о том, что на той неделе какой-то офицерик, вроде как агент Заварзина, даст показания, что шел от белых на связь с Бахтиным.

— Вот сволочи, — ахнул Мартынов, — что им неймется? За что они человека губят?

— Сам понять не могу. Только Заварзин, друг Бахтина, литератора Кузьмина уже арестовал, показания из него выбивает. Что делать будем? — Иди, Миша.

Алфимов застал Бахтина сидящим у окна в кабинете их группы.

— Вы совсем с лица спали, Александр Петрович, может, чайку? — Спасибо, Миша. — Бахтин встал.

— Александр Петрович, я понимаю, погиб ваш друг. Но вы подумайте, голодные люди сделали революцию…

— Не обольщайтесь, Миша, — перебил его Бахтин, — революции обычно делают сытые, чтобы жрать еще лучше. — А наши вожди…

— Миша, не сердитесь, но все вы, как сказано в священной книге, слепые, поводыри слепых.

— Александр Петрович, — заглянул в комнату Мартынов, — можно вас на минутку. В кабинете Мартынов запер дверь. И сказал тихо: — Уходить вам надо, Александр Петрович. — Куда?

— Скройтесь на время, против вас Заварзин дело шьет. Я всем скажу, что вы остатки архива методом личного сыска ищете. Пять дней хватит? — Вполне. — А приедет Дзержинский, мы с ним разберемся.

— Спасибо, Федор Яковлевич, — Бахтин пожал Мартынову руку, — хороший вы человек. Трудно вам будет работать в этом гадюшнике.

— Ничего. Сдюжим. И знайте, вашего соседа Кузьмина Заварзин арестовал. В Бутырке он. Хотят из него показания на вас выбить. — Так…

Ах, Митя, Митя. Дорогой наш агент Сибиряк, ты теперь мне за все заплатишь.

— Прощайте, Федор Яковлевич, дай вам Бог выжить в это страшное время.

Бахтин шел по заснеженному Кузнецкому и думал о том, что порядочные люди будут всегда. В любое время и при любой власти. Он был благодарен Мартынову. Этот веселый, отважный, красивый человек сегодня спас ему жизнь. Возможно, если бы его арестовали, то Манцев с Мартыновым сумели бы доказать его невиновность. Но, зная Заварзина, Бахтин понимал, что живым бы его не оставили. Да и сам бы он не дался чекистам без боя.

Ну все. Вчера Фролов дал ему адрес Рубина. И его люди караулят Лимона. Значит, нынче он закончит свои московские счеты. А предъявить ему есть что. Поруганную Лену Глебову, погибшего Литвина, свою разбитую и растоптанную жизнь.

Бахтин остановился и закурил. Внезапно из облаков вырвалась огромная, тревожно-желтая луна. Она словно осветила город магическим светом. Это было преддверие ночи. Страшной ночи, когда слабому нечего делать на этой земле.

Заварзин приехал домой в десять. Квартира стала для него островком покоя в бушующем море войны и разрухи.

Сегодня днем ему удалось попасть в кремлевский кооператив «Коммунист», где он купил десять плиток любимого шоколада «Эйнем», два круга хорошей колбасы и три фунта телятины. Жаль, что не удалось купить фруктов, но ничего. Другим разом. Сегодня у него был длинный и весьма приятный разговор с зампредом ВЧК Петерсом, который прямо сказал, что ему надо собираться на работу в полпредство РСФСР в Стокгольме. Необходимо наладить в Европе дееспособную агентурную сеть. И ему, Заварзину, как человеку с богатым опытом политэмиграции эта работа по силам. Пока все шло нормально. Бахтин, отпущенный из тюрьмы, ловил своих уголовников и не лез никуда. Правда, ему не доверяли, и Заварзин нашел себе союзника, политсыскную амазонку Рослеву. Ему легко удалось убедить ее, что если бывший полицейский сегодня не опасен революции, то завтра он непременно станет врагом. А к врагам, даже потенциальным, эта фанатичка была непримирима.

Иногда по ночам Заварзин просыпался, сидел на кровати и перелистывал страницы прожитой жизни. Но думая о прошедшем, он не корил себя и не раскаивался. Он находил оправдание всему. Предательству, подлости, жестокости. Он давно уже разделил бытие на две части. В одной жил он, а в другой все остальные. И поступки свои сверял только с собственным мироощущением.

И вернувшись сегодня домой, он не думал о сидящем в тюрьме Кузьмине, из которого завтра он будет выбивать признание о том страшном, что ожидает его бывшего друга. Ему это было совершенно безразлично. Эти две судьбы стали каплей в море крови, которую лили он и его сослуживцы. В коридоре зазвонил телефон. — Заварзин.

— Товарищ комиссар, это дежурный Лукин. К вам отправлен посыльный с секретным пакетом. — Спасибо.

Заварзин положил трубку, крутанул рычажок отбоя. Ну что за служба поганая, даже дома покоя нет. Заварзин только заварил чай, как в дверь позвонили. — Кто? — Товарищ комиссар, посыльный.

Заварзин открыл дверь и отлетел на середину прихожей, отброшенный мощным ударом.

В квартиру вошел Бахтин с наганом в руке и человек в офицерской бекеше.

— Ну что, Сибиряк, — Бахтин пнул его ногой, — вставай.