Послание из ада

— О чем мы будем говорить? — переспросила Мэгги. — Да о чем хотите… Выбирайте тему: спорт, погода, короли, капуста — что вам больше нравится?

Холлис улыбнулась.

— «В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!» — сказала она. — Помните, Алиса у Белой Королевы? Мне всегда казалось, что это — наилучший способ смотреть на вещи.

Мэгги кивнула.

— Вы правы. В последнее время мир стал таким сложным, что жить в нем можно, только имея открытый, восприимчивый ум. Кажется, не проходит и дня, чтобы какая-то из истин, в которую мы неколебимо верили, не была опровергнута.

— Я часто думаю — может, это и значит быть человеком? — проговорила Холлис. — Сомневаться в непреложных истинах, постоянно проверять их опытным путем и — иногда получать непредвиденный, парадоксальный результат…

— Возможно, — согласилась Мэгги. — Во всяком случае, ваше определение ничем не хуже остальных. — Она немного помолчала. — Врач сказал мне, что через несколько дней вам снимут бинты. Что вы по этому поводу думаете?

— Вы говорите совсем как наш больничный психотерапевт! — рассмеялась Холлис, но на вопрос не ответила.

— Извините, это просто профессиональная привычка. Должно быть, я слишком часто спрашиваю людей о том, что они думают и что чувствуют по тому или иному поводу. Впрочем, сейчас мне действительно интересно… Предположим, операция прошла успешно и вы снова сможете видеть… Как вам кажется, это поможет вам забыть все, что с вами произошло, и начать с чистого листа?

Холлис не особенно хотелось говорить об этом, но неожиданно для себя она сказала:

— В каком-то отношении, безусловно, — да, поможет. Если ко мне вернется зрение, это будет означать, что он так и не сумел меня победить, уничтожить, как ни старался. Я снова смогу рисовать, как раньше, а для меня это важно. Очень важно. Как минимум у меня будет занятие, которое поможет мне не сойти с ума.

— Я уверена, вы снова сможете рисовать, но сомневаюсь, что ваше искусство не… не изменится, — сказала Мэгги. — Происшедшая с вами трагедия не могла не повлиять на ваше мировоззрение. Вы, наверное, и сами чувствуете, что изменились.

— Вы имеете в виду сны? — прерывающимся голосом спросила Холлис.

— Да, — ответила Мэгги все так же спокойно и даже чуть небрежно, словно в ее словах не было ничего необычного. — Ваши сны стали тревожными и куда более яркими, выпуклыми, реалистичными. Вы стали часто просыпаться по ночам, даже если вам не снятся кошмары. Все ваши чувства обострились. Вы быстрее реагируете на малейшие внешние раздражители. Извините, что я снова говорю как врач, — улыбнулась Мэгги, — но поверьте моему опыту, это будет продолжаться. Пройдет немало времени, прежде чем вы снова почувствуете себя в полной безопасности. Если, конечно, это вообще произойдет.

— Что ж, вы, во всяком случае, гораздо откровеннее, чем наш психотерапевт. — Холлис усмехнулась.

— Я не вижу никаких причин приукрашивать действительность. — Мэгги пожала плечами. — Вы — умная женщина, к тому же в последние недели у вас было достаточно времени для размышлений. Для вопросов и ответов, загадок и отгадок. Я думаю, вы ясно представляете себе, что в вашей жизни уже изменилось и еще изменится. Ваше искусство, бесспорно, будет другим, только не спрашивайте — каким; этого я все равно не могу сказать, хотя бы потому, что не видела ваших прежних работ.

— Да, вы, конечно, правы. — Холлис с такой силой вцепилась в подлокотники кресла, что побелели пальцы. — Все изменится. Но как изменится?..

Мэгги покачала головой.

— Вы узнаете это, когда начнется ваша новая жизнь. До тех пор мы с вами можем только гадать. Впрочем, в живописи вы почти наверняка придете к простым, суровым формам и ярким краскам. Вы можете зациклиться на одном или нескольких образах, которые будут неотступно преследовать вас, пока вы не выплеснете их на холст вместе с вашими подсознательными чувствами и переживаниями.

— Вы хотите сказать: я буду рисовать только ножи, похожие на тот, которым он вырезал мне глаза?

— Не обязательно. Это может быть любой другой предмет, который символизирует для вас жестокость, насилие, трагическую утрату. — Голос Мэгги по-прежнему оставался ровным, спокойным, но теперь в нем звучали сострадание и понимание.

Холлис судорожно вздохнула:

— Раньше я даже мыслила образами, а не словами, не представляю, какие зрительные образы могут остаться после того, что случилось. Я помню только темноту, непроглядный мрак — и ничего больше. Как же я смогу что-то изобразить, если я ничего не видела?

— Да, ты ничего не видела, но были другие ощущения, они-то и заполнят для тебя эту темноту. Ты нарисуешь то, что ты чувствовала, слышала, к чему прикасалась. И что прикасалось к тебе.

Холлис содрогнулась.

— Это было Зло. Само Зло! Как я смогу его нарисовать?

— Этого я не знаю. Но ты сумеешь. Больше того, тебе придется нарисовать Зло, чтобы придать ему форму. Ведь именно этим и занимаются художники, это их работа.

— А ты? Ты тоже придаешь форму Злу?

— Я? Наверное, да. Во всяком случае, я стараюсь, чтобы оно обрело конкретное лицо.

Холлис невесело рассмеялась:

— Как ужасно подшутила надо мной судьба! Я приехала в Сиэтл как раз для того, чтобы начать новую жизнь. Примерно полгода назад я получила наследство — не слишком большое, но достаточное, чтобы бросить малевать глупые рекламные картинки и потратить пять лет, пытаясь выяснить, достаточно ли у меня таланта, чтобы стать настоящим художником. Но не успела я толком оборудовать студию, как… все это случилось. — Она вздохнула. — Говорят, судьба играет человеком, но лично мне кажется, что ее любимое занятие — давать нам пинка под зад как раз тогда, когда нам кажется, что все в порядке, что лучше и быть не может.

— Да, я тоже все больше и больше склоняюсь к подобному выводу. — Мэгги немного помолчала и добавила: — Наверное, не стоит даже спрашивать, не замечала ли ты чего-нибудь подозрительного или странного накануне нападения? — К этому моменту обе незаметно перешли на «ты».

— Например?

— Например, странных телефонных звонков. Посторонних людей у подъезда. Еще чего-нибудь?