Страница 6 из 7
– Это – ваше свадебное платье, – сказал поднявшийся, вместе с ними маркиз Андижос. – Граф Стим долго выбирал среди материй, доставленных из Лиона, такую, что подошла бы к вашим глазам.
– Но он же никогда меня не видел, – возразила Лика.
– Господин Молин подробно описал ему ваши глаза: цвета морской волны, – сказал он, – какой она бывает, когда смотришь с берега, а солнечные лучи пронизывают ее до самого песчаного дна.
– Чертов Молин! – воскликнул барон. – Нет, вы меня не убедите, что он столь поэтичен. Я подозреваю, маркиз, что вы несколько приукрасили его слова, чтобы заставить улыбнуться невесту, польщенную таким вниманием со стороны будущего мужа.
– А это! А вот это! Ты только посмотри, Лика! – повторяла Фантина, и ее личико, похожее на мордочку маленькой пугливой мышки, сияло от восторга.
Был здесь и очаровательный дорожный несессер из зеленого бархата на белой камчатой подкладке, отделанный позолоченным серебром, в котором лежали две щетки, золотой футляр с тремя гребнями, два зеркальца тонкой работы, квадратная коробочка для булавок, два чепчика, ночная сорочка из тонкого батиста.
Были еще другие платья, менее роскошные, но тоже очень красивые, перчатки, пояса, маленькие золотые часики и бесконечное количество каких-то мелочей, о назначении которых Лика даже не догадывалась, как, например, перламутровая коробочка с крохотными кусочками черного бархата, смазанного клеем.
– Это мушки, их принято наклеивать на лицо для красоты, – объяснил барон Сербал.
– У меня смуглая кожа, и мне незачем подчеркивать это, – сказала Лика и закрыла коробочку.
При виде таких богатств она испытала почти детскую радость и в то же время впервые ощутила восторг женщины, которую инстинктивно тянет к нарядам и красоте.
– А вот это тоже не подходит к вашему лицу? – спросил маркиз Андижос.
Он открыл плоский футлярчик, и в комнате, куда набились уже и служанки, и лакеи, и работники с фермы, раздался дружный возглас изумления, а потом пробежал восхищенный шепот.
На белом атласе сверкало ожерелье ослепительного, в три ряда, жемчуга с золотистым отливом. Лучшего украшения для новобрачной нельзя было и придумать. Тут же лежали серьги и две нитки жемчуга помельче, которые Лика приняла было за браслеты.
– Это украшения для волос, – разъяснил маркиз Андижос. Несмотря на свое брюшко и повадки славного вояки, он оказался весьма сведущ в тонкостях моды.
– Надо приподнять немного волосы, хотя, по совести говоря, я не очень-то представляю, как это делается.
– Я вас причешу, мадемуазель, – вмешалась рослая плотная служанка, подходя к Лике.
Она была моложе Фантины, но до странного походила на нее. То же сарацинское пламя – память о давних нашествиях – опалило ее кожу. Обе женщины исподлобья бросали друг на друга неприязненные взгляды.
– Это Маргарита, молочная сестра графа Стима. Она служила многим знатным дамам Тулузы и подолгу жила со своими хозяевами в Астрограде. Теперь она будет вашей горничной.
Служанка ловко приподняла тяжелые золотистые волосы Лики и туго оплела их нитями жемчуга. Затем она решительным жестом вынула из ушей Анжелики скромные сережки, которые отец дарил дочери в день первого причастия, и заменила их роскошными серьгами. Теперь наступила очередь ожерелья.
– Ах, для него декольте должно бы быть больше! – воскликнул барон Сербал, устремив взгляд своих черных и блестящих, как лесная ежевика после дождя, глаз в вырез платья Лики.
Маркиз Андижос без долгих разговоров стукнул его тростью по голове.
С зеркалом в руке к Лике подбежал паж.
Лика увидела себя в этом новом обличье. Ей показалось, что вся она, и даже нежная, шелковистая кожа лица с легким румянцем на щеках, словно излучает сияние. Радость, вырвавшись из самой глубины ее существа, распустилась на губах очаровательной улыбкой.
«А ведь я красива», – подумала она.
Но тут все окуталось туманом, и ей показалось, будто откуда-то из глубины зеркала она слышит ужасный, насмешливый голос: «Хромой! Хромой!.. Он, как дьявол, хром и такой же злой. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель Сансе!»
Через неделю свадьба по доверенности состоялась. Увеселения длились три дня. Танцевали во всех окрестных деревнях, а вечером в день свадьбы в Монтелу устроили фейерверк, в воздух взлетали ослепительные ракеты и петарды.
Расставленные во дворе замка и за его стенами вплоть до самых лугов длинные столы ломились от кувшинов с сидром и вином, от блюд со всякими яствами и фруктами. От грохота звуковых колонок и усилителей дрожали стены.
В последний вечер перед отъездом новобрачной в далекий Лангедок был устроен пир во дворе замка, на который пригласили именитых соседей и владельцев окрестных поместий. Прибыл и эконом Молин с женой и дочерью.
В той самой большой комнате, где Лика девочкой по ночам прислушивалась к скрипу огромных флюгеров старого замка, кормилица помогла ей одеться. Любовно расчесав щеткой великолепные волосы девушки, Фантина подала ей бирюзовый корсаж и прикрепила к груди шемизетку, украшенную драгоценными камнями.
– Ах, какая же ты красавица, какая красавица, голубка моя, – сокрушенно вздыхала она. – Грудь у тебя такая упругая, что ей не нужны никакие корсеты. Смотри, чтобы корсет не сдавливал ее. Не затягивайся сильно.
– Нянюшка, а не слишком ли глубокий вырез?
– Знатной даме положено, чтобы грудь была видна. Ах, какая ты красавица!
– И кормилица со вздохом глухо пробормотала, словно про себя. – И подумать только, боже милостивый, для кого!
Лика увидела, что по лицу ее старой кормилицы катятся слезы.
– Не плачь, няня, а то и я потеряю последнее мужество.
– А оно – увы! – понадобится тебе, бедная моя девочка… Нагни голову, я застегну ожерелье. А жемчуг на волосы пусть надевает Марго, я в этих фокусах ничего не смыслю… Ах, голубка, у меня сердце разрывается! Когда я только подумаю, что эта дылда, от которой за сто лье разит чесноком и самим дьяволом, будет мыть и убирать тебя в день свадьбы!.. Ох, просто сердце разрывается!
Фантина опустилась на колени, чтобы поправить шлейф верхнего платья Лики, и девушка вдруг услышала, как она зарыдала.
Отчаяние старой кормилицы было для Лики неожиданным, и тоска, которая сжимала ее сердце, всколыхнулась с новой силой.
Все еще стоя на коленях, Фантина прошептала:
– Прости меня, доченька, ведь я тебя своей грудью вскормила, а вот защитить не сумела. Сколько уж ночей, с тех самых пор, как услышала об этом человеке, я глаз не могу сомкнуть…
– А что о нем говорят?
Кормилица встала. Взгляд у нее был темный, застывший – взгляд пророчицы.
– Золото! Полон замок золота!
– Но разве грешно иметь много золота, нянюшка? Посмотри, сколько подарков он прислал мне. Я в восторге от них.
– Не обманывайся, доченька. Это проклятое золото. Он делает его в своих сосудах при помощи всяких зелий. Паж, что так хорошо играет на тамбурине, его зовут Энрико, рассказал мне, что во дворце графа Стима, в его красном, как кровь, дворце, есть флигель, куда никому не дозволено входить. Его охраняет черный страж, такой черный, как днище моих чугунов на кухне. Однажды, когда страж на минутку отошел, Энрико увидел через приоткрытую дверь большой зал, а в нем полно всяких стеклянных шаров, колб и трубок. И все это свистело, кипело! А потом вспыхнуло пламя и раздался такой грохот, что Энрико убежал.
– Просто мальчишка выдумщик.
– Увы! По голосу было видно, что он не врет и так напуган, что не поверить нельзя. Нет, этот граф Стим пошел на сделку с самим сатаной, чтобы получить власть и деньги. Он Жунн, вот кто он, самый настоящий Жунн, да к тому же еще чужак!
– Не болтай глупостей! – резко остановила ее Лика. – Никто никогда не обвинял его в том, что он ест маленьких детей.
– Он завлекает женщин какими-то странными чарами, – прошептала кормилица.
– В его дворце такое творится… просто срам. Говорят, даже сам архиепископ в своей проповеди осудил его, сказал, что в его гнусных делах замешан сатана. И тот нехристь паж, что рассказал мне все вчера на кухне, еще смеялся как сумасшедший, вспоминая, как после проповеди граф Стим приказал своим людям поколотить пажей и носильщиков архиепископа, и какая драка завязалась, даже в самом соборе дрались. Ну подумай, разве у нас могло бы случиться такое бесчинство? И потом, откуда у него столько золота? Родители оставили ему одни долги. Земли – и те все заложены были. А он не угодничает ни перед императором, ни перед другими знатными вельможами. Говорят, когда приехал его высочество герцог Орлеанский, наместник Лангедока, граф не встал перед ним на колени, для него, вишь ты, это трудно. И герцог не рассердился, наоборот, он даже сказал, что мог бы добиться при дворе милостей для графа, а граф Стим ответил, что…