Страница 9 из 10
Нам дали задание: разгрести кабинет москвоведения. Елизавета Ивановна, наша классуха до седьмого класса, с этого года в школе не работала. И кабинет москвоведения превращался в кабинет французского языка.
– Глянь, чего нашла, – Санька Идрисова кинула на парту старый мятый листок, разгладила кулаками.
«Обяснительная», – прочли мы. Кривейший, страшнейший и до боли знакомый почерк.
«…Я, Тимофей Седов из 7-го “Б” класса, несколько раз ударил Рахматуллина Толю по голове, за то что тот обзывал меня следущими словами: чупа-чупс волосатый, придурок, грёбаное седалище…»
«Обяснительные» мы писали все. Елизавета Ивановна учила нас честности. А ещё, пожалуй, – не бояться ругаться.
Она вела у нас москвоведение. Она была родом из Рязани.
У неё пятеро детей, и все разбросаны по классам. Нашему классу достался Макс. Он любит мать, искусство и говорить, что у нас учатся дебилы.
Она вела москвоведение и была нашей классной. В пятом классе она сказала:
– Ещё раз увижу, как кто-то кому-то задрал юбку – заставлю при всех задрать юбку мне и посмотреть, что́ там!
В шестом классе Надя Беркут на уборке подошла к ней и спросила:
– Елизавета Ивановна, а куда мусор складывать?
Классная ответила что-то, изящно заслонив рот рукой.
– Елизавета Ивановна! – с укором сказала Надя.
– Так, теперь дружно все заткнитеся! – говорила она нам, заходя в класс. А когда была в хорошем настроении, говорила так:
– Ну всё, успокоились, вот я вам и по шоколадинке-то пораздаю!
Её собственные дети задиристы и вымуштрованы одновременно. Девчонки никогда не ходят распустив волосы. Мне она регулярно делала замечания.
– Алина, завяжи волосы! – слышала я у доски: я стояла спиной к классу и писала мелом какую-то таблицу. – В этом наша-то красота: коса длинная, ноги и грудь. Ну, грудь у нас с вами пока не выросла…
Я качала головой и продолжала рисовать таблицу. К этому все привыкли.
Однажды завуч Михална заболела, и классная неделю заменяла биологию. Мы прошли с ней млекопитающих, и после этого она сказала:
– А дальше вы сами почитаете. Понятно? Параграф двадцать один. Кто может, тот почитает, а кто не может, тому ничего не будет.
Мы открыли учебник. Это была теория Дарвина.
В том же седьмом ей дали часы по граждановедению. Елизавета Ивановна задала сочинение: муж или жена моей мечты. Маринка, наша староста, написала: «Мой избранник должен отстаивать свою точку зрения, в том числе в споре со мной». Елизавета Ивановна была в восторге и поставила Маринке «отлично».
Я написала, что муж моей мечты должен быть за гендерное равноправие. Елизавета Ивановна одёрнула юбку, поправила на груди платок. Потеребила крестик. И сказала:
– Ну ладно, за хороший слог поставлю «четыре».
После нашего седьмого Елизавета Ивановна уволилась, и Макс тоже куда-то пропал. Говорили, пошёл в художку, но от него самого вестей не было никаких.
Однажды я пересидела на солнце и отправилась к терапевту – делать справку о том, чтобы в ближайшие три дня меня в школе не ожидали.
– А ну-ка! – услышала я из предбанника. И возню какую-то.
– Я вам сейчас в милицию пожалуюсь! Ишь, лезут! А у меня сын после скарлатины!
В холл вошла белобрысая женщина с пацаном на руках.
– Проходите, – пропустила я их.
– Спасибо, – ответила женщина резковато: видимо, что-то от предбанничного раздражения в ней осталось.
Пока они были у врача, я вспомнила, где видела её раньше: на втором этаже нашей школы, у малышей. У нас она тоже пару раз заменяла: вела изобразительное искусство. Это была старшая дочь Елизаветы Ивановны.
– Зоя? – спросила я, когда они вышли.
– Э-э, – ответила женщина. – Да, Зоя. А ты… Катя, кажется?
– Аля.
Мы разговорились.
– Как мама? – спросила я.
– В сельской школе преподаёт, – ответила Зоя. – У восьмого класса. В Рязанской области. На своей малой родине.
– На своей? – переспросила я. – Не на вашей? То есть ты это своей родиной не считаешь?
– У меня, – ответила Зоя, – малая родина давно другая. И у тебя тоже. И у Макса, который в лицей при художке пошёл.
Тут из кабинета высунулась голова.
– Есть кто ко мне? – спросила она. – Болтушки!
– Ладно, – сказала я Зое. – Бывай. Сыну здоровья и маме привет передавай.
И ушла делать справку.
По дороге домой мне встретился оболваненный Хурманян. Иногда он сбривал свою эйнштейнскую гриву под девять миллиметров до лучших времён.
– Вот такие острова, – сказал Хурманян и гордо провёл рукой по газоноподобной чёрной причёске.
– И вам здрасьте, – ответила я.
Голова после перегрева почти не болела. Я думала о том, что Елизавета Ивановна никогда не бросала школу. Она ушла от нас-семиклашек и пришла к восьмиклашкам.
И было такое чувство, будто я знаю их всех.
Физики и лирики
К нам пришёл новый учитель физики. Точнее, тут-то и загвоздка: учитель или учительница – понять не было никакой возможности. Оно носило широкий мужской плащ, классические (то есть занудные и начищенные) туфли и портфель. Я спросила у Стаса:
– Только не ржи… Новый физик – это он или она?
Стас меня успокоил:
– Я сам хотел спросить. Давай делать ставки!
На следующий день интрига раскрылась. Третьим уроком была физика. Новый учитель поставил портфель на стол и сказал:
– Меня зовут Александра Игоревна. Прошу любить и не жаловаться.
После этого учитель снял плащ и оказался действительно Александрой Игоревной. А Стасу она в тот же день сказала:
– Девушка, выньте бананы из ушей!
Видимо, Александра Игоревна каким-то телепатическим способом прознала о нашем разговоре – мужчина она или нет – и решила отыграться.
Однажды, заходя в класс, я уловила краем уха какую-то фразу и встала как вкопанная.
– Да нет же. Это я тебе объясняю. Есть обычный «Властелин колец», а есть в переводе Гоблина.
В меня врезался Стас. Я толкнула его в ответ и сказала: тс-с-с!
– Я тебе записала тот, который обычный. Потому что, если сначала посмотришь Гоблина – у тебя будет искривлённое восприятие этого художественного мира.
Мы потрясённо молчали.
– …А потому что классику надо знать. Молодёжь пошла!
Стас вошёл первым.
– Здравствуйте, Александра Игоревна! Кузьма, здоро́во.
Напротив Александры Игоревны сидел Кузя из седьмого, с виноватым видом и диском в руке.
– Здоро́во, Станислав, – ответила Александра Игоревна. – А Кузя мой племянник.
К Александре Игоревне мы быстро привыкли. Входя в класс, она говорит:
– А теперь, кто скажет хоть слово…
Так наши преподы говорят часто. После этого следуют разные угрозы. Но громкость в классе убавляется разве что наполовину – для приличия.
– …тот дурак, – заканчивает Александра Игоревна. И во избежание недоразумений прибавляет:
– Но ко мне это не относится.
После этого она, наслаждаясь полной тишиной, начинает вести урок.
Однажды у Мачо Ермоленко зазвонил телефон. Александра Игоревна сказала:
– Ещё раз услышу – отберу и продам на Митинском радиорынке.
– А я симку выну! – тут же нашёлся Мачо.
– А я палёную вставлю.
Потом телефон зазвонил у неё. Мачо, желая помириться, крикнул:
– Мелодия огонь!
– Меня тоже радует, – ответила Александра Игоревна и вышла отвечать на звонок.
В другой раз Лёха Ложкин сидел, изящно подперев рукой голову с ушами-пельменями, и думал о чём-то романтичном, а может, даже и не совсем приличном. Александра Игоревна с минуту пыталась вызвать его к доске, а он не реагировал.
Мы стали его расталкивать: «Лёха, очнись! Лёх, ну ты чего, отец, а?»
– Лёха, идите же к доске! – воскликнула Александра Игоревна.
Это подействовало. Лёху разбудил хохот.